Небольшая бетонная площадка была затеряна среди расставленных в беспорядке, сложенных вряд, по пять друг на друга, тусклых в предрассветном мареве контейнеров. «Uniglory», «Morflot», «Yang Ming», «Evergreen» — мрачно просвечивало на их хлестаемых ливнем боках. По краям площадки выстроились полукругом шикарные тачки — так, чтобы свет их фар сходился в самом центре — на том пятачке, где всё и происходило.
Богатые люди не выходили из машин; а те, кто пришёл пешком, в основном уличные, толпились под навесом, вопили, спорили, жестикулировали... делали ставки.
А на освещённом фарами пятачке, на скользком от дождя и от пролитой крови бетоне, шёл бой. Дождь поливал обнажённые и разгорячённые тела бойцов, смывая кровь с лиц и кулаков. Несмотря на то, что температура воздуха была не ниже плюс пяти, от парней шёл пар и из хрипящих лёгких вырывались облачка, тут же рассеиваемые налетавшим порывами ветром. Ноги бойцов скользили по залитому водой бетону и порой удачно проведённый прямой удар сокрушал кого-либо из них вниз. Упавший поднимался, остервенело сплёвывал накопившуюся во рту кровь (иногда вместе со своими зубами), и продолжал бой.
Казалось, их освещённые тела движутся в такт какой-то немыслимой пляске, состоящей из коротких и яростных ударов рук и ног, а струи дождя, пронизывая свет фар, создавали иллюзию прозрачного театрального занавеса.
Оттуда, из-за лобовых стёкол лимузинов, происходящее, наверное, и в самом деле напоминало театральное действо — тот самый Театр, величие которого, по словам Шекспира, заключается в том, что его мертвецы встают в финале... Но то, что происходило на освещённом пятачке, не было театром. Здесь не было ни врачей, ни тренеров, и в конце «представления» поверженные не поднимались с бетонного пола под бурные авации. Если боец не был всеобщим любимчиком, приносящим своим хозяевам значительные суммы, его уволакивали в сторону — в узкий, едва заметный проход между навесом и штабелями контейнеров, где дальше, в метрах двухстах, проходил котлован, а за ним — улица. Доползёт до людей — пан: нет — пропал.
...Бой продолжался уже двадцать минут. В шуме дождя, несмотря на крики под навесом, отчётливо слышалось тяжёлое дыхание бойцов и звуки ударов. Удар, ещё удар... Один из бойцов упал на колени, но тут же встал на ноги. Его левый глаз был сплошным кровоподтёком. «Уф, к-хххххх» — тяжёлые удары по корпусу, бойцы повисли друг на друге в клинче. Затем — удар коленом, резко, снизу... лязгнула челюсть. Боец, как в замедленной съёмке, всем телом рухнул на спину и замер в воцарившейся на мгновение тишине. Второй всё ещё продолжал стоять: его бока покачивались в такт дыханию, струи крови, смешиваясь с дождём, текли по левой щеке и подбородку.
Проигравший так и остался лежать в луже под дождём. Двое здоровых качков оттащили его в сторону, освобождая место для следующего боя. Толпа под навесом вновь взрезала тишину криками, взметнулись вверх руки... Делались ставки. Начался следующий бой.
Через один мне тоже выходить на эту площадку. Сердце чувствует каждую секунду. Пытаюсь собраться и думать только о предстоящем. Холод (или страх) сковывает спину. Надеюсь, что холод. Возле навеса, переферийным зрением я замечаю своего противника. Он тоже, как и я, готовится. Он тоже двигается и старается не смотреть в мою сторону.
Н-да. Он повыше и помассивней, чем я, но у меня длиннее руки и я быстрей. Надеюсь, что быстрей. Нет. Всё. Стоп. Нельзя дальше продолжать эту тему, или мне не победить. А машины всё подъезжают и, притираясь друг к другу, встают фарами к площадке, и центр её уже сверкает, словно цирковая арена. Бойцы на площадке продолжают бой. Судя по тому, как один из них постоянно «ныряет» под удары, всё скоро кончится. Скорее бы. В голове бахает колокол секундомера.
Всё. Мой выход.
Первый удар я получил прямо в челюсть, неожиданный, хлёсткий, с хрустом. Не-е-ет, я устоял. Снова карусель из рук и ног, темп боя не снижается. Мой противник двигается чётко, как выверенная, молниеносная машина. Серия ударов. Под рёбра, в печень... И вот я уже почти перестал чувствовать боль. Это хорошо. Единственное, что я ощущаю отчётливо — это внутренний огонь и... страх. Но это особеныый страх. Страшно не умереть, нет; страшно, что мне может не хватить выдержки и сил в самый решающий момент. Справлюсь с этим страхом — победа за мной. Нет — останусь на бетоне.
Бой продолжается. Секунды, секунды решают всё. Я пытаюсь, я стараюсь быть быстрее и точнее, но он... Каждое его попадание может быть последним для меня. Я знаю об этом, и поэтому не думаю об усталости, стараясь сохранить темп. Теперь я смотрю ему прямо в глаза. Он шатается. Ему тоже тяжело. Ага, теперь я чувствую ЕГО страх. Я ощущаю запах его страха. Ещё удар. Ещё... «Ну, ударь же меня, ну, давай!!!» Сделай мне тбк больно, чтобы я больше не думал, что боль — это временное чувство. Может быть, тогда я смогу победить её, свыкнувшись, сроднившись с нею.
Откуда-то из подсознания я начинаю чувствовать ритм... Это не внутренний ритм, нет... это ритм улицы... Контейнеры, сложенные вряд, по пять друг на друга, рябят перед глазами; мелькают надписи в предрассветном мареве.. «Uniglory», «Morflot», «Yang Ming», «Evergreen»... шикарные тачки, выстроившиеся полукругом, бледные круги лиц там, за затенёнными стеклами салонов... навес, и между навесом и блоком контейнеров — узкий проход. Всего сто метров узкого коридора вдоль стен контейнеров, небольшой ров — и улица. Это её ритм я чувствую отсюда, огни кафе и стук дамских каблучков по чёрному, зеркальному под дождём асфальту! Это её ритм вливается в меня, заставляя моё тело двигаться в такт! И я чувствую, что этот бой будет МОИМ. И неважно, что я ничего не вижу левым глазом и не чувствую своих губ... и неважно, что у меня больше не хватает дыхания, а под рёбра словно загнали раскалённый ржавый гвоздь... Важен только ритм, который звучит во мне. Ещё секунда, и грохот в моей голове становится нестерпимым. Мышцы плавятся, как в мартене... удар правой... вперёд... колено... Ещё правой... левой... Всё. Он лежит. Колокол в моей голове вновь отсчитывает секунды... Неужели всё?!! Он продолжает лежать! Всё! Его оттаскивают!
Звуки разом умолкают в моей голове. Тело звенит и лёгкие вот-вот лопнут. Не оборачиваясь, я ухожу из-под этого столпа света. Туда... где навес, где в узком тёмном проёме... отсюда... сто... сто метров... улица... где каблучки...
Земля под ногами почему-то нестерпимо давит вверх. Свет фар исчезает, навес ускользает куда-то в бок, а моя щека прижимается к холодному, чёрному асфальту. И мне приятно. Приятно и спокойно. Потому что я слышу, как асфальт, царапающий мне щёку, пульсирует. Пульсирует ритмом улиц.