Знакомьтесь — страна гномов.
Милая такая, уютная маленькая страна, как раз рассчитанная под размеры гномов. Гномы ведь небольшие.
Во главе страны — Верховный гном.
Все так и зовут его — Верховный.
Когда-то было у него другое имя, но так давно, что он уже и сам не помнит — какое.
Его борода длиннее, чем у остальных. Иные гномы думают, что она волшебная, но нет — это самая обычная борода — белая, серебристая. Впрочем, не совсем обычная — ибо очень красивая.
Верховный любит спать — относится он к этому основательно, с подготовкой. Сперва нужно позевать, потягиваясь, потом проверить, уютно ли взбита перинка, и только тогда — плюх! И спать.
— Сон — дело серьёзное! — любит говаривать Верховный. — Нет ничего интереснее снов — и какие цветные они! В жизни таких цветов и не встретишь.
Действительно, сны Верховного — будто расколотая — или разбрызганная — радуга; и лестницы ветвятся в них, и края морей мерцают загадочно, и рыбы обретают ноги, и выходят на берег беседовать. Чего только не бывает во снах Верховного!
Иногда (впрочем, довольно часто) — пёстрыми облачками они отделяются от сновидца, и проплывают над другими гномами, над их маленькими домиками, и тогда, прохаживаясь по улицам, гномы говорят — Вон опять облачко сна нашего Верховного; а детки, какие зовутся гномичи, подпрыгивают, выхватывая мягкие, как вата, кусочки снов…
Гномы любят своего Верховного.
Равно как и его сны.
Сегодня — китовря 13, ибо у гномов свой (порой, правда, и им самим не очень понятный календарь) — гном по имени Мудроватый собрал, кого смог собрать, чтобы поделиться своим открытием.
Жилище Мудроватого отличалось от обычных маленьких домиков гномов — жил он в пещере, со сводов которой свисали корни, обработанные им. К корням были приделаны коробочки, где Мудроватый хранил соли, минералы, различные смеси, а по бокам пещеры тянулись длинные, высокие стеллажи, заставленные сложными посудинами. Табуреты в жилище были, а кровати не было, и говорили, что Мудроватый никогда не спит.
— Друзья мои, — сказал хозяин пещеры нескольким пришедшим, — я сделал потрясающее открытие.
Пара гномов поморщилась, ибо когда Мудроватый собрал их в прошлый раз, он объявил, что небо на самом деле земля, а земля небо.
— Открытие это, — продолжал Мудроватый, — состоит в следующем. Земля наша — как вам, известно, обширная — подобна огромной черепахе.
— Вот ещё, — фыркнул Фыркун, прозванный так из-за постоянного фырканья. — Все знают, что земля наша круглая, как арбуз. Как те арбузы, на которые мы забираемся, чтобы весело скатываться вниз, и в которых иногда проделываем дырочки, чтобы полакомиться мякотью.
— А вот и нет, — воскликнул Мудроватый. — Земля именно и есть, что огромная черепаха.
— Какая ещё черепаха! — воскликнул Арбузник. — Земля кругла, как арбуз, говорят тебе. Это любой гномич знает.
— Ошибаетесь и вы, и наши гномичи, — сказал Мудроватый.
Он сунул руку в корзину и извлёк оттуда маленькую черепашку.
Повертев её и так, и этак, чтобы лучше рассмотрели, он взял её за брюшко и провёл пальцем по панцирю.
— Вот смотрите — панцирь черепахи, и выступающие из вод части суши — в сущности, одно и тоже. И также как черепаший панцирь покрыт причудливыми знаками, земля наша покрыта жизнью.
Фыркун снова фыркнул, Иргун покачал головой, а Грустный вздохнул.
— И вечно ты, Мудроватый, изобретаешь невесть что. — Он вздохнул ещё раз. — Ладно, ребята, пойдём по домам.
И они разошлись.
Мудроватый качал головой, поглаживая свою черепашку.
— Не поверили мне. А ведь надо же смотреть в корень тайны. И земля — вылитый твой панцирь.
Он убрал черепашку в корзину, и вернулся к своим опытам.
А гномы решили звать его отныне — Черепаховый.
Однажды Арбузник — получивший имя своё от чрезмерного пристрастия к арбузам — найдя подходящий экземпляр, ловко, использую волшебную лесенку, взобрался на него, и лихо съехал вниз.
Волшебная лесенка была только у Арбузника, поэтому он мог пользоваться даже самыми большими арбузами в качестве замечательных горок.
Впрочем, Арбузник охотно делился лесенкой, понимая, что и другим гномам охота покататься.
Он щёлкнул пальцами, и лесенка, серебристо мерцая, возникла в воздухе.
Как только он оказывался на верхушке арбуза, она исчезала, потом появлялась вновь, подчиняясь щелчку ловких пальцев.
Накатавшись вволю, Арбузник решил, что пора. Главное удовольствие от общенья с арбузами заключалось, конечно, в лакомстве. Вытащив из травы маленькую сумочку, Арбузник достал молоток и зубило, и стукнул по боку огромной ягоды.
— Ой, — послышалось.
От удивления Арбузник выронил инструменты, и стал оглядываться не понимая, кто крикнул Ой.
— Никого, — сказал он сам себе, и, подобрав инструменты, снова стукнул по гладкому боку.
Гулкий удар прокатился, но никакого Ой не послышалось.
— Показалось, — заключил Арбузник, и стукнул посильней.
— Ой-ей-ей, — пронеслось, и он снова растерял инструменты.
— Да кто тут, в конце концов?
— Никого.
— Кто же кричит тогда?
— Я. Арбуз.
— А... арбуз? — не поверил Арбузник.
— Ну да. Все понимаешь, привыкли хватать арбузы, резать их, раздирать, лопать… чавкая… И никто никогда не задумался — а по нраву ли это арбузам.
— Так… — растерялся Арбузник, — вы же для того и растёте, чтобы вас ели…
— А может, не для того? — предположил арбуз.
— А для чего же тогда?
— Ну, скажем, — ответил арбуз задумчиво, — для украшения пространства.
— А что его украшать? — спросил Арбузник. — Оно и не украшенное вроде ничего.
— С нами покрасивей будет, — резонно заметил арбуз.
— Пожалуй, что так, — согласился Арбузник, размышляя о том, что никогда раньше и не думал о правах арбузов.
— А кататься по тебе можно? — спросил он.
— Кататься — пожалуйста. Кататься — это сколько угодно.
Арбузник убрал инструменты. При помощи волшебной лесенки, он покатался ещё немного, и отправился домой, сказав арбузу — Пока.
Арбуз ничего не ответил, и Арбузник подумал, что он заснул.
— Ну и ладно, — говорил Арбузник самому себе. — Такому большому арбузу в самый раз немножко поспать.
Но о случившимся он никому не рассказывал, чтобы не прослыть вторым Мудроватым.
Фыркун вышел из-за гриба — и, естественно, фыркнул.
— Вишь ты, какой вырос! И не отрежешь ни кусочка.
И тут он увидел зайца. У зайца были разноцветные глаза — один синевато-зелёный, а другой чёрный.
Заяц смотрел на Фыркуна так, будто хотел вступить с ним в беседу.
— Извини, — сказал Фыркун и фыркнул, — мне раньше никогда не приходилось беседовать с зайцами.
— Ну и что? — отвечал заяц. — А мне не приходилось общаться с Фыркунами.
— Откуда ты знаешь, что я Фыркун? — спросил Фыркун.
— Ну, ты же фыркнул. Значит Фыркун.
— А почему ты заяц? — поинтересовался Фыркун.
— Потому что я — за я и ц.
— А что это означает?
— Ну буквы такие — я и ц. Так вот я за них. Они мне нравятся больше других.
И заяц пригладил лапкой ушки. Они, впрочем, тут же снова поднялись кверху.
— Никогда не слушаются, — сказал заяц.
— Да, мне с моими попроще, — сообщил Фыркун.
И оба они посмотрели на гриб.
— Как ты думаешь, — спросил Фыркун зайца, — стоит от него откусить?
— Не стоит, — сказал Заяц. — Грибу будет больно.
— Это он тебе сказал?
— Нет. Но я так предполагаю. Ведь если тебя укусить — тебе же будет больно.
— Я другое дело, — сказал Фыркун. — Я вон хожу, а гриб стоит всегда. Или сидит на одном месте.
— Скорее сидит, — сказал заяц.
Он потрогал шляпку гриба лапкой.
— Гладкая и приятная, — сообщил он.
— Тогда действительно не стоит кусать, — отозвался Фыркун, и фыркнул. — Впрочем, до шляпки бы я и не достал, я хотел откусить от ножки.
Он хлопнул себя по лбу — Так вот почему гриб не ходит! У него же только одна ножка. Но… тогда он и не сидит…
— Сидит, — сказал заяц.
— Стоит, — утверждал Фыркун.
Они шли по лесу, причём заяц двигался весьма забавно, будто переваливаясь с бока на бок.
— Не будем спорить, — сказал он. — Ты считай, что он стоит, а я буду считать, что сидит.
Фыркун фыркнул.
— Хорошее решение. — Резюмировал он. И спросил — А почему у тебя глаза разные?
— Они одинаковые, — ответил заяц. — Просто разных цветов.
— А зачем?
— А зачем ты фыркаешь?
— Ну… просто я не могу иначе.
— А у меня глаза иначе не могут, — ответил заяц. — Один такого цвета, а другой этакого.
Цвета вспыхнули и брызнули из глаз зайца.
— Ой, — испугался Фыркун, — а они не убегут?
— Нет-нет, — успокоил его заяц. — Их много у меня. Просто поиграют немного, и вернутся назад.
На полянке Фыркун и заяц распрощались, и каждый пошёл своей дорогой, причём Фыркун думал о грибе и зайце, а заяц, кажется, не думал ни о чём…
Гном Песельник находился в своём домике среди различных музыкальных инструментов.
Тут был стручок гороха, превращённый с помощью щепочек в арфу, скрипка, вырезанная из картофелины, несколько дудочек, сделанных из травинок… Кроме того были дыбки и крутки. Никто не знал, что это такое, и менее всех — сам Песельник, тем не менее они были, и всё тут.
Песельник размышлял.
Почему они не слышат моих песен? Он морщил лоб и тёр его пальцами… с пальцев его летели крохотные закорючки ноток, но гном не видел их.
Почему? Почему же они не хотят слушать мои песни? всё думал и думал он, и снова тёр пальцами лоб, и снова сыпались нотки, не замечаемые гномом.
Они тоже могли предъявить ему претензии в невнимании, но не предъявляли, ибо они были воспитанные нотки.
Не сказать, чтобы Песельник был совсем уж не воспитан… Нет, конечно, ему доводилось горланить на улицах свои песни, но это бывало редко, а так он всё больше сидел дома. И сочинял, сочинял…
Сочинял он примерно такие песенки:
|
Бур-мур-лина, бур-мур-лин, Жил один короткий мрин, Мрин катался по лугам, А зачем не ведал сам. Бур-мур-гота, бур-мур-гот, Пролетел опять фагот, Круглый маленький фагот Пролетел под звуки нот. Нота-бена, нота-бень… Для чего мне этот день, Если был вчерашний день? Нота-бене-нота-бень… |
И так далее.
Песенки вырывались из него, как из клетки — будто намаялись в заточенье, и рвались на волю.
Песельник наигрывал себе на арфе, дудел в одну из дудочек, терзал скрипку, наконец, брался за дыбки и крутки, и когда те последние начинали ворчать, откладывал всё и шёл гулять.
Гномы приветствовали его.
Иные говорили:
— А, Песельник, здорово. Много ли насочинял?
— Много, — отвечал Песельник. — Хотите послушать?
— Нет, спасибо, — говорили ему. — Мы себе представляем.
И шли дальше.
И Песельник шёл, недоумевая, почему же его не слышат.
Он шёл и бурчал под нос:
|
Дука-лука-дука-та, Что такое красота? Суп не сваришь из неё, И костюмчик не сошьёшь. Лука-нука-фыр-мур-лин, У меня сегодня сплин, Арфа, ну-ка помоги Печь из ноток пироги. Или скрипка, или ты Дыбка редкой красоты. Или-или-тили-бом… Я иду — такой вот гном. |
Нотки обычно бежали рядом, помахивая хвостиками, как все нотки.
Иногда они забивались в траву, и пропадали, и тогда Песельник переставал бурчать.
Сиренево-синее облако, проплывавшее мимо, сильно понравилось ему.
Гномичи подпрыгивали, выхватывая хлопья сиреневой и синей ваты — она вспыхивала в их ладошках, увеличивалась, уменьшалась; они перекидывались ей, и в воздухе мерцали золотистые дуги.
«Это должно быть сон Верховного», — подумал Песельник, подпрыгнул и заглянул в сон.
Гном задержался в воздухе, болтая ножками, обутыми в музыкально-текстовые туфли, — гном заглядывал в недра сна, а там творилось занятное.
Большая нота фа превратилась в малинового дракона, и умчалась по воздуху. Огромная сияющая арфа, издав чёрненькую ноту до, сама свернулось в облако, представшее роялем. Си и ми плели венки, и запускали их по воздуху, как кораблики.
«Какой чудесный сон», — подумал Песельник, втягиваясь в сон. У сна была подходящая почва — нежно-пружинящая, рессорная, играющая. «Тут всё, что мне нужно!» — с восторгом подумал Песельник. «Вот бы…»
— Нет, нет, — послышался голос Верховного, хотя самого его нигде не было видно. — К сожаленью, Песельник, я не могу позволить тебе остаться в моём сне навсегда. Но — предлагаю тебе — отныне петь для моих облачных снов. Им понравится.
И Песельник вытряхнулся из сна — как, бывало, вытряхивались песенки из его головы, и помчался домой.
Он пел дома.
Сны плавно проплывали сквозь стены и аплодировали ему.
Это были розовые, похожие на слонов, сиреневые, серебряные сны, это были сны-лестницы и сны-кентавры, это были сны-корабли и сны-цистерны — в общем, все сны, какие только возможны на свете были тут.
И все они аплодировали Песельнику.
Он был счастлив.
«Всё же, у Верховного волшебная борода», — думал он.
— Все знают, сорока, — говорил Иргун, — что ты болтушка.
— А вот и нет, — уверяла сорока. — Говорю тебе — с высоты вид на вашу страну совершенно не такой, как снизу.
— Вот уж придумаешь, — возмущался Иргун, — как это так: не такой вид? Вид всегда один — такой, какой он есть!
— А вот ты взлети, — быстро-быстро болботала сорока, — и посмотришь!
Иргун разводил руками — мол, как же я взлечу.
— Действительно, — молвила сорока, — про крылья-то я забыла.
Они задумались — сорока о том, как Иргуну взлететь, а он о том, как это — не такой вид? Всё должно быть определено — чётко и ясно: вид это вид, а не такой — это не такой.
Мимо шёл Черепаховый, продолжавший считать себя Мудроватым, и сосредоточенно бормотал себе под нос никому не понятные формулы. Он стукнулся о толстый стебель лопуха, и чуть было не упал. Лопух покачнулся укоризненно, а Черепаховый поглядел по сторонам, возвращаясь в реальность.
— Что вы тут? — спросил он сороку и Иргуна. — Будто задумались о чём.
— Мы действительно задумались, — сказала сорока.
— Она уверяет, — молвил Иргун, — что с высоты наша страна имеет другой вид. Но вид может быть только один — тот, который есть.
— Нет-нет, — сказала сорока. — С высоты он совсем другой.
— И о чём вы думаете? — не понял Черепаховый.
— О том, как бы взлететь Иргуну и убедиться, что я права.
— Очень просто. — Сказал Черепаховый. — Пусть заберётся тебе на спину, обхватит тебя за шею, ты взлетишь, а он посмотрит.
И он пошёл дальше, что-то бормоча.
Иргун стукнул себя по лбу.
— И верно, — сказал он. — Как мы сами-то не догадались? Всё же он скорее Мудроватый, чем Черепаховый.
Сорока слетела с ветки, Иргун залез на неё, обхватил её за шею, и она взлетела.
— Ну, смотри, — сказала она.
С высоты открывалась страна гномов. Маленькие домики казались ещё меньше — будто кубики в которые играют гномичи. Уменьшились и сами гномы — они ходили, говорили, чем-то обменивались… Иргун увидел Арбузника, съезжавшего с Арбуза, Грустного, который, опровергая прозвище, весело хохотал, Мудроватого (или Черепахового), не спешно свершавшего путь. Он увидел облако снов Верховного и Песельника, которому аплодировали облака. Всё было так — и не так.
— Ну? — спросила сорока.
— Ты, пожалуй, права, — отвечал Иргун. — Отсюда действительно вид другой, хотя я и не понимаю, как это может быть.
— Вот видишь. А ты не верил.
— Всякое сведенье нуждается в проверке, — сказал Иргун. — А за объяснениями хорошо бы обратиться к Мудроватому.
Он поискал того глазами, и увидел, что Мудроватый перешёл ручей, не заметив, что это ручей, и снова стукнулся о высокий стебель — но стебель чего, Иргун уже не разобрал.
— Спускаемся? — спросила сорока.
— Ага, — ответил Иргун, крепко держа её за шею.
И плавными кругами сорока спустилась на землю. Она сложила крылья, и Иргун ловко съехал по ней, как Арбузник съезжал по арбузам.
— Спасибо, — сказал он. — Побегу расскажу своим.
И он побежал.
— Бежим, бежим скорее, — кричали гномичи. — Там Иргун такое плетёт.
И они бежали, подпрыгивая, толкаясь, и запуская в небо весёлые шарики.
Шарики переливались разноцветно, как облака снов Верховного, соприкасались с этими облаками, и нежно растворялись в них.
На небольшой площади Иргун, соорудив помост из разных щепочек, вещал:
— Вы не представляете, что с высоты наша страна имеет другой вид.
— Не городи, чепухи, — кричал Грустный. — Ты же не Мудроватый. Вид может быть только один.
Другие поддерживали Грустного.
— И я так считал, — кричал Иргун. — Но сорока носила меня на себе, и я убедился — вид может быть и другим.
— Какая чепуха, — махал руками Арбузник. — Вид — он и есть вид.
Фыркун — даже не фыркнув — изрёк:
Что ты предлагаешь, Иргун?
— Я… — Иргун растерялся… — Я не знаю… я хотел, чтобы все увидели это…
Гномы задумались.
Гномичи заполняли воздух своими шариками, и облака снов Верховного плыли ровно — к дому Песельника.
— Мы могли бы попросить эти облака поднять нас в воздух, — предложил Иргун.
Одно облако остановилось и посмотрело на них — слегка укоризненно.
— Вас много, — сказало оно. — Ещё раскрыться на мгновенье и показать все эти чудесные лестницы, мостки и запруды, что я несу, я могло бы, но вот катать вас… Нет, это чересчур.
И оно поплыло дальше.
Гномичи запустили новую порцию шариков.
— Тогда, — сказал Иргун, — нам надо построить большой шар и взлететь на нём.
— А что? — молвил Арбузник. — Было б и впрямь занятно.
И, не спрашивая Верховного, гномы принялись за работы.
Материала нашлось достаточно.
Лист самого большого лопуха, какому тоже было весьма интересно полетать, гномы спилили аккуратно, согнули его определённым образом, и закрепили клейким, собранным в корзинки, соком. Получился отменный, зелёный, чуть пушистый шар.
— Славно, — сказал Грустный.
И гномы стали плести большую корзину. Искусные в плетении маленьких корзинок, они ловко справились и с большой. В дело пошли разнообразные прутики и даже травинки покрупней.
Гномы посильнее сдвигали шар на бок, а другие подводили корзину и укрепляли её.
Сорока прилетела, и сначала просто наблюдала с ветки за манипуляциями гномов, а потом…
— Как же вы взлететь собираетесь? — поинтересовалась она. — Вы же гномы, а не сороки. Или, скажем, зяблики.
— А ты нам не поможешь? — спросил Иргун.
— Я? — сорока задумалась на минутку. — Почему бы и не помочь? — сказала она, наконец. — Помогу. Только вам нужно обвязать ваш шар чем-нибудь.
Гномы обмотали шар длинными верёвками, и верёвочный хвост сорока зажала в клюве. Гномы залезли в корзину, и…
— Подождите, — раздалось.
Размахивая руками, к ним бежал Песельник.
Облака удивлённо глядели ему вослед.
Песельник ловко впрыгнул в корзину, и объявил, что ему просто необходимо присоединиться — это даст сюжеты для новых песен и текстов.
Сорока взлетела.
Шар стал подниматься.
— Надо ж, — сказал Арбузник. — Вид действительно не такой.
— А! — воскликнул Иргун. — Что я вам говорил.
— Вот мой домик, — ткнул пальцем Песельник. — А облаков почему-то не видать.
— Не беспокойся, — утешил его Грустный. — Появятся ещё.
Они поднимались выше, корзина плавно покачивались, и они видели свою страну совсем не так, как раньше.
— Как оказывается важно — подняться над своей обыденной жизнью, — заметил Фыркун.
— Глядите, — сказал Арбузник, — Черепаховый опять споткнулся.
— Новые формулы изобретает.
— Зря не взяли гномичей, — тихо произнёс кто-то…
Гномичи — совсем крошечные — прыгали внизу и запускали маленькие-маленькие цветные шарики.
— Полетят в следующий раз, — произнёс Иргун.
Сорока покружила ещё немного, и стала спускаться медленно, плавно, закругляя полёт — подобно тому, как гномы закруглили лист лопуха.
Корзина мягко опустилась на траву, гномы выскочили, и сорока выпустила верёвочный хвост.
Гномы устроили пиршество — тут было повидло из лопуха, варенье из крапивы, газировка десяти сортов, сладкая каменная крошка, и ещё много всего — включая то, что любят сороки.
Ибо сорока была почётным гостем.
— Как-то беспорядочно всё у вас устроено, — говорил муравей, поднимая жёлтенькую лапку.
— Почему? — недоумённо спрашивал Грустный.
Он сидел на камешке и разговаривал с муравьём.
— Ну как же, — говорил муравей. Он опустился на все лапки, оббежал камушек, и вновь остановился перед Грустным. Глаза муравья светились янтарно.
— Каждый делает, что ему заблагорассудится. Куда это годится?
— Ну… — покачал головой Грустный, — это так — да не совсем.
— Почему же не совсем? — спросил муравей.
— Потому что каждый делает, что хорошего ему заблагорассудится. Тут главное слово — ХОРОШЕГО.
— А если заблагорассудится плохого?
— Такого не было ни с кем из нас, — пожал плечами Грустный и улыбнулся.
— Ну хорошо, предположим, — сказал муравей. — Но должна же быть какая-то дисциплина?
— А зачем? — спросил Грустный.
— Чтобы все делали что-то.
— Все и так что-то делают. Вот недавно на воздушном шаре летали. Из лопуха.
— Нет, делать надо что-то кропотливое, мелкое, постоянное, — говорил муравей.
— А крупное делать нельзя? — поинтересовался Грустный.
— Крупное? — переспросил муравей. — Нет, зачем же. Если можно мелкое — вовсе не надо крупное. И главное — дисциплина.
— По-моему, она совсем ни к чему. — Сказал Грустный. — Если все делают хорошее, зачем нам дисциплина?
— Странные вы всё же, — сказал муравей. — Ладно, всяк по-своему живёт. Мне пора делать мелкое, кропотливое, постоянное. Увидимся. — И он исчез в траве.
Грустный ещё немножко посидел на камне, думая о том, что ежели бы он был Песельником, то мог бы сочинить песенку.
Потом он встал, отряхнул штаны и направился… Но тут его окружили гномичи. Их было трое — и все, разумеется, скакали — гномичи всегда скачут, толкаются, шумят — так им положено.
— Грустный, а Грустный! - шумели они.
Он улыбался, и, изловчившись, гладил по головке то одного, то другого.
— А почему ты Грустный, если всегда улыбаешься?
— Именно потому, что я всегда улыбаюсь, меня и прозвали Грустный.
— Как так? — спросили гномичи хором.
— Ну, согласитесь нелепо же звать грустным того, кто всё время плачет? Он и так плачет, чего ж его ещё и звать-то Грустным? А назвать Грустным гнома постоянно улыбающегося весьма практично и логично…
— Что такое практично и логично? — закричали гномичи.
— Это такие зверушки, — объяснил Грустный. — Одна живёт в норе под названьем практич, а другая в домике под названьем логич.
— А-а-а, — зашумели гномичи, запуская свои шарики.
— Так вот, — продолжал Грустный, — меня прозвали Грустный, потому, что я всё время улыбаюсь, и это соответствует теме моих улыбок. У меня грустные улыбки. Хотя грусть — совсем не моя стихия.
Гномичи поинтересовались, что такое стихия.
— Стихия, — отвечал Грустный, — это место, где растут стихи.
— Вроде тех, что пишет Песельник? — закричали гномичи.
— Ну да, — ответил Грустный.
— Нам всё ясно, нам всё ясно, ясно — это так прекрасно, — и, окружённые своими шариками, гномичи убежали.
А Грустный подумал — не навестить ли ему Песельника.
Но потом решил, что Песельник слишком занят песнями и облаками, и побрёл… куда глаза глядят.
Рыцарь-Гном появился неожиданно — он был больше остальных, имел сухое вертикальное лицо и облачён был в поблескивающие латы.
Гномы окружили его.
— Откуда же вы идёте, Рыцарь? — Спросил Арбузник.
— О, я бывал во многих местах, — ответствовал рыцарь, — и везде, где бы мне не приходилось побывать, я встречал существ, с которыми надлежало сразиться.
— Драконов? — поинтересовался Грустный, улыбаясь.
— И драконов, и друконов, — отвечал Рыцарь, и тотчас один из гномичей полюбопытствовал, чем они отличаются друг от друга.
— Друконы злее, — отвечал Рыцарь. — С драконами в принципе можно договориться, с друконами — никогда.
— И что интересного вы хотите увидеть в нашей маленькой, скромной стране? — спросил Черепаховый.
— Пока я вижу интересные облака.
— О, это не совсем облака, — отвечал Иргун. — Это облака снов нашего Верховного.
— Да? Облака снов? — удивился Рыцарь. — А обычных облаков у вас не бывает?
— Нет-нет, зачем они нам, — хором проговорили гномы. — Эти облака и ярче, и сюжетнее, и позволяют заглянуть к ним вовнутрь. А наш Песельник сочиняет для них стихи и песни, и облака аплодируют ему.
— Вероятно, потому что у вас такие облака, у вас не случается ничего плохого. И нет никаких существ, с которыми стоило бы сражаться.
— Может быть, — ответил Черепаховый. — Но у нас всегда было так. Даже когда наш Верховный был совсем молодым.
— А что же делает ваш Верховный?
— Как что? Спит, конечно. Иначе — откуда же возьмутся облака.
— Что ж, — молвил Рыцарь, — я вижу, в вашей стране не найдётся работы для рыцаря. Впрочем, уже входя к вам, я понял это — больно красиво всё вокруг. Откуда же тут взяться злому? Значит, мой путь дальше — к тем, у кого нет подобных облаков…
Гномы махали Рыцарю вслед, он оборачивался иногда, и кивал им, пока не пропал из виду.
И гномы тихо разошлись по домам…
Вот так и жила маленькая, уютная страна гномов — со своим Мудроватым, переименованным в Черепахового, Арбузником, Песельником и прочими милыми, маленькими персонажами…
Перестроенный домик Сонного напоминал одеяло, сложенное горкой.
Гномика звали Сонный, потому что был вечно вяловат, отвечал невпопад, и, хотя выглядел постоянно погружённым в себя, как Мудроватый (или Черепаховый), никого никакими открытьями не радовал и не смешил.
— Сонный-то я Сонный, — говорил сам себе гномик, — а вот со сном — беда.
Он вечно пребывал в задумчиво-вялом состоянье, но когда надо было спать, сон убегал от него, как мышка.
Тогда-то Сонный и решил перестроить домик, полагая, что ежели тот будет напоминать одеяло, сложенное горкой, сны придут сами собой.
Сонный работал усердно; гномы, видевшие, как он разрушил свой домишко, решили — Сошёл с ума.
Но Сонный, проявив упорство и находчивость, ладно обрабатывал небольшие камешки, подгоняя их друг к другу, и гномы, увидели, как растёт его новое жилище.
— Странное какое! — заметил Грустный, улыбаясь.
— Занятное, — возразил ему Арбузник.
Итак, Сонный построил новый домик, и, убеждённый, что сны теперь пойдут чередою, улёгся в кроватку.
— Чем я хуже Верховного? — размышлял он. — Если тот умеет запускать облачка снов, то и у меня получится.
Он подождал немного.
Сон не приходил.
— Эй, сон, где ты? — спросил Сонный.
Послышалось слабое шебуршание в углу.
— Нет, сон выглядит не так, — решил Сонный и перевернулся на другой бок.
Больше всего ему хотелось запустить одно-два облачка — розоватых, сиреневых — чтобы гномы оценили его возможности.
Он закрыл глаза.
Перед ним замелькали столбцы, напоминающие таблицу умноженья.
— Что это такое? Подумалось Сонному.
Поплыли надписи — китаврь, дурандик, крутогон, яропик, тулбик…
— Так это же наш календарь! — Восхитился Сонный.
А восхитился он потому, что никто из гномов не видел календаря никогда.
Они пользовались им, не зная его сути, толком не понимая последовательности месяцев, и когда, к примеру, Арбузник считал, что он живёт в тулбике, то Мудроватый полагал, что длится крутогон.
И вот он — Сонный — видел названья месяцев, — они текли перед ним в последовательности, плавной и закруглённой, переливались радужными оттенками, и даже тихо переговаривались между собою.
Тулбик говорил: Снова Верховный залез в меня и напустил розовых облаков.
— Ничего, — шелестел в ответ яропик. — В прошлый раз Арбузник так топал по мне, что я думал, придутся убежать. Или спрятаться за китаврь.
— Сколько ж вас всего? — восхищённо спросил Сонный.
— Ой, кто это? — воскликнули месяцы разом.
— Это я, Сонный, — пояснил Сонный.
— Нас никто — никто — не должен видеть вместе, тем более в нашей последовательности! — закричали месяцы разом.
И они разбежались, как мышки.
А Сонный вскочил, и помчался по улочкам, крича — Я видел месяцы, все, разом! Они такие красивые!
— Ну, совсем доспался, — бормотали гномы…
— Не верят, — расстроился Сонный.
А потом — приободрился.
Что расстраиваться? Не поверили — и пусть! Он же знает, что это были месяцы! Он будет тайным хранителем их существованья.
И Сонный вернулся в своё одеяльное жилище в превосходном настроенье.
— Пусть, — думал он, — я не умею запускать облака снов, как Верховный, зато я вижу месяцы во сне.
И он юркнул под одеяльце, и сон тут же пришёл к нему.
И месяцы запестрели, замелькали — тут был сине-серый, замысловатый китаврь, и красный, дугообразный яропик, и вытянутый в столбик зелёный тулбик…
Как красиво! Улыбался Сонный во сне…
А гномы говорили — Надо ж, Сонный утверждает, что видел разом все месяцы, хотя любой гномич знает, что месяцы видеть нельзя. Впрочем, пусть его — он добрый сосед и товарищ, когда не спит.
Облака снов Верховного проплывали над страною гномов. Они-то знали, что Сонный говорил правду.
Гном Грушевед сидел в своём садике и любовался на груши.
Он растил слоновые груши — особого сорта, придуманного им на досуге. Они были обычного — грушевого — размера, но напоминали маленьких слоников, прикреплённых к ветвям крошечными хоботами.
— Вот такие у меня груши, — любил говаривать Грушевед, сам похожий на небольшую — но не слоновую, — а обычную грушу.
Как-то раз Иргун попросил попробовать одну из слоновых груш, но Грушевед развёл лапками (напоминали они веточки грушевых деревьев) — Я и сам не могу их попробовать, — отвечал он. — Как только они созревают, они срываются с веточек, и убегают в страну грушевых слоников.
— А есть такая страна? — поинтересовался Иргун.
— Ну да, — уверенно отвечал Грушевед. — Раз есть страна гномов, то должна быть и страна груш-слоников.
Иргун рассказал об этом Мудроватому (тогда ещё не переименованному в Черепахового), и тот подтвердил — да, есть такая страна, и даже развернул старинный свиток и ткнул пальцем в маленькую чёрную точку — мол, вот она.
И Иргун ушёл домой удовлетворённый, ибо приятно знать, что приятель не просто фантазирует, а точно знает.
— А я вообще не люблю фантазировать, — сказал Грушевед самому себе, подслушав мысли Иргуна (гномы иногда умеют это делать). — Я точно знаю, что есть такая страна. Раз грушевидные слоники убегают куда-то, значит, им есть куда убегать.
Гномичи часто прыгали возле ограды сада Грушеведа — слоновые груши очень интересовали их.
— Я понимаю, — говорил им Грушевед. — Они меня и самого интересуют. Но… ничего не поделаешь: у этих груш особый нрав. Им надо убегать.
— А ты не можешь потрясти дерево, чтобы они свалились. Мы бы поймали одного слоника, — кричали гномичи.
— Нет, увы, — разводил ветвями-лапками Грушевед. — Я пробовал много раз, но они не падают раньше времени. Я могу впустить вас, и вы полюбуетесь ими снизу.
И гномичи забегали в сад и глядели на груши.
— Какие красивые, — замирали они. — Опаловые, зеленоватые, яшмовые…
И действительно — маленькие слоники висели на ветвях, переливаясь радужными оттенками.
— Хотя бы можно посмотреть, как они убегают? — спросили гномичи.
— Это пожалуйста, — сказал Грушевед. — Приходите послезавтра — и увидите.
Послезавтра гномичи прибежали толпой, и, ворвавшись в сад, уставились на деревья.
— Только тихо, не шумите, — предупредил Грушевед. — А то вы помешаете слоникам.
Гномичи замерли, ожидая.
Что-то завозилось вверху, и, со звуком лопнувшей нитки, первый слоник свалился на землю. Он подскочил, отряхнулся, и быстро-быстро помчался к забору — юркнул в щель, и… исчез…
За ним последовали другие…
Гномичи засновали по саду, стремясь поймать хоть одного слоника, но всё было напрасно.
Грушевед, мудро улыбаясь, не пробовал остановить их, зная, что грушам-слоникам ничего не грозит.
Малыши разошлись довольные — ибо, хоть и не попробовали необычных груш — видели, как те разбегаются.
А Грушевед приступил к выращиванью новой порции слоников — он ходил вокруг деревьев, и запускал лучики мыслей вверх, чтобы те, касаясь ветвей, производили новые груши.
В остальное время он навещал приятелей, консультируя их по поводу обычных груш.
Гном Пришлец — показался сначала несколько странным.
Неизвестно откуда он появился, и Мудроватый шутил — мол, возник из воздуха.
Пришлец соорудил домик — именно соорудил, а не построил, и это сооружение показалось обитателям страны необычным — напоминало оно столбик, крыша была плоской, а в садике помещалась качалка.
Оградка — низкая весьма — была сложена из камней.
Гномичи, пробегая мимо, остановились, и заверещали: Кто ты, кто ты, новый гном?
Пришлец посмотрел на них внимательно, улыбнулся, и ответил — Я — Пришлец.
— Это имя такое? — поинтересовались гномичи.
— Ну да, — ответил Пришлец.
И гномичи побежали дальше.
— Надо ж, — удивлялись гномы, — в прошлый раз Рыцарь был, а теперь вот…
А Пришлец качался в своей качалке и выращивал медуз.
Гномы никогда не выращивают медуз.
Если вы спросите какого-нибудь гнома почему, он ответит: А зачем? Их же нельзя есть.
— Нельзя, — сказал Пришлец Иргуну, заглянувшему к нему как-то. — Зато из их сока получается замечательный чай.
Медузы на длинных, тонких стеблях покачивали неровными краями — те вспыхивали, разбрызгивая маленькие радуги.
— Красивые вообще, — сказал Иргун, разглядывая медуз. — Напоминают неизвестные цветы.
— Они и есть цветы. Но только отчасти.
— Как так? — переспросил Иргун.
— Отчасти цветы, а отчасти медузы. Очень просто, — объяснил Пришлец.
— А кто больше?
— Медузы, конечно.
— И ты говоришь, из них получается замечательный чай?
— Превосходный! — подтвердил Пришлец. — Но ему ещё не время.
— А разве чаю бывает время и не-время?
— А как же! Чай тоже должен созреть.
— И где же он созревает?
— Как где? Конечно в медузах.
Медузы покачивали краями, и те будто слоились, вспыхивая то малахитом, то янтарём.
И Иргун, ещё раз сказав — Красивые — двинулся по своим делам.
В конце месяца — никто не знал какого, только Сонный, но он не делился своими знаньями — Пришлец собрал гостей.
В саду был установлен маленький круглый стол, и за ним расселись Мудроватый, Арбузник, Иргун, Грустный и другие. Приглашали также Сонного, но тот отказался, сославшись на сон.
Медузы, также цветасто переливаясь, покачивались на стеблях.
Пришлец вынес из домика-столбика огромный — разумеется, с точки зрения гнома — кувшин, и, не торопясь, наполнил чашки.
Чай переливался пестро, точно края медуз, и испускал волшебный аромат.
Гномы, не спеша, подносили чашки к губам и делали глотки.
Пришлец стоял у стола, улыбаясь.
— Это самое вкусный чай, какой я только пробовал в жизни! — воскликнул Мудроватый.
— Это вообще самое вкусное, что я пробовал в жизни. — Заявил Иргун.
Другие согласились.
И все стали расспрашивать Пришлеца, как вырастить подобный чай.
— Не знаю, — говорил тот. — Это ведомо только медузам.
Гномы восхищенно качали головами, Пришлец подливал им чай и все были так довольно, что даже медузы стали улыбаться.
Краями, конечно — ибо чем ещё улыбаться медузам?
Вот так и жила маленькая, уютная страна гномов — со своим Мудроватым, переименованным в Черепахового, Арбузником, Песельником, Грушеведом и прочими милыми, маленькими персонажами…