|
Над «Временами года» в детстве Случалось плакать. А теперь? Ты огрубел, нуждаясь в средстве Защиты от своих потерь. Чайковский! — символы и знаки Раскрывший музыки для нас. Такая музыка во мраке Не оставляет в поздний час. Начало первого концерта Гармониею мировой Звучит, и звуки столь конкретно Плывут над старою землёй. Чайковским я обогащённый Чуть по-другому буду жить — Уже едва ли обречённый На мусор чепухи и лжи. |
|
У памятника Шопену В Варшаве туристы стоят. Нам современность пену Предлагает, порою яд. Шопен высоту предлагает. Рояль совершенно звучит — И в пустоту низвергает Пустоту мелочей и обид. Этюды сгущённым смыслом Даны, как порой облака. Мазурки играют лучистым Светом — безвластны века. Концерты, как панорамы Сияющих сутью звёзд, Какие из тёмной ямы К свету предложат мост. А без моста такого Душа не бывает жива. Ибо свет ей основа, Что ему лет жернова… |
|
Дуги музыки даруют Взрывы света мастерством. Струны мощью существуют, Тишину тая притом. Тишина изнанка звука, Мастерство — как сгусток сил. Есть Париж небесный, Лукка, Жаль я их не посетил. Слыша Хейфеца, я слышу Городов небесных мир. Хоть не занял в жизни нишу, Но ценю я всякий миг. Совершенство взлётов смысла, Пусть вне образов и слов Дарит Хейфец — то, что числа Не отменят. Ибо свод Яви музыкой расширен. Виртуозность будто сад, Светом оный сад обилен, И дарить прозренья рад. |
|
Будто Волга в голосе течёт — Им переливается, играет. Или это Русь поёт — поёт Яро! Тех, кто слышит — потрясает. Голос, данный символом Руси. Образ же Шаляпина роскошен — Пышен, ярок, чрезвычайно сложен, Что в нём не намешано — спроси… Мефистофель — обольститель-ас, Мельник с бурей, втиснутой в сознанье. Расплескал себя для всех для нас Мастер… И какого обаянья! На Холсте Кустодиева он — Выглядит довольно по-купецки. Ствол — талант, умений разных ветки: Рисовал он, в творчество влюблён, И лепил, во всём умелым был… Волга пышно в голосе играет. Мир его любил. А раз любил Смерть по сути мало что меняет. |
|
В парике, одетый чинно и строго Славит, играя сейчас на органе Бога. Славит его всегда, хоть и ветвиста дорога. А вот дома один Иоганн Себастьян. Резные панели с изображеньями обезьян И павлинов, дуб отливает Золотом. Блики свеча кидает. Ноты разверсты — значками чернеет бездна. Звук тонко плывёт, и вдруг железно Сжимается, чуть пружиня, звук. Комната двоится — у Баха глазной недуг. Сколько ангелов охраняло Путь? Работало сколько Над игрою небесного минерала, Чтобы отсвет коснулся Баха, и солью Музыка стала, и вот так зазвучала? Виноградники есть. И есть Пыль, камни в ней. Есть леса со стволами органов — и весь Мир наших страстей, скоростей. Коль скоро музыка Баха дана В ней всё — прошлое и грядущее, И драгоценное сущее, Что выше слов, и дальше, нежли луна. Бах при свечах Созидает фуги. И его духовные други — Ангелы — Вовсе не в облаках, Рядом они: Диктуют ноты. Возникают огни, Незримые для кого-то. Бах ослеп? Он погрузился во Возможности зренья иного. Что ему музыки его торжество, Ежели бездны ему растворило слово… …дети играют, пушист ковёр, Что-то делает по быту жена. Служанка готовит обед. Баха ясен покуда взор. Мастер выпьет охотно вина, Чтобы потом снова дарить людям свет. |
1Как Моцарта усвоить нам,Чтоб жизнь играла лёгким светом? Не веря тягостным приметам, Узреть проникновенный храм... Как лёгок Моцарт, как глубок, — Он весь от ясного начала, В нём слово — то, что было Бог, А в нас так мало слова, мало. 2Клавесин звучит, музыка летит,Бабочкой серебряной летит. Музыка звучит, и Моцарт ворожит, Бабочка — куда она летит? Моцарт тягот, Моцарт темноты, Зальцбургское загнуто пространство. С детства Моцарта так часто слушал ты — Серебрилось время, как богатство. Чёрный человек к нему пришёл. Был тяжёл пришедшего глагол. Моцарта ли дело покоряться… Реквием — как сад садов — расцвёл. 3Зальцбурга мощёный двор —Город будто двор. Кругла монета. Зальцбурга с пространством разговор, Будет вам сколь интересно это? Моцарт жив по собственным часам. Вечно жить — насколь оно уютно? Моцарт вверен звуку абсолютно, Для чего уже не знает сам. Сам не знает, ибо человек Чёрный ворожит ему смертельно. Реквием — он сам по сути век, Даже если жили беззатейно. Поднимаясь выше башен, крыш, Моцарт нам обогатит пространство. Небо — слушая его — услышь, И лиши себя пустого чванства. |
|
Парк Венявского скрипками плачет, Плачет сердце ему в унисон. Рядом с музыкой жизнь мало значит, И проходит она, будто сон. |
|
— Я буду, Моцарт, обвинён… — А в чём? — Что отравил тебя. — Ты, друг Сальери? — Да, я… Что будет каждому по вере Мы знаем — что последует потом За смертью — не представим… — Чепуха, Сальери, мы друзья — откуда ж сплетне Подобной взяться, стать витком стиха? — Ах, Моцарт, как узнать свой день последний? Живёшь, живёшь, а дальше — темнота. — Не темнота, а музыки мерцанье. — Ну, выпьем, Моцарт, ибо пустота В бокале хуже предзнаменованья. Я знаю, Моцарт, силу твоего Благого дара, зависти не иму. Я слушаю тебя — и торжество Небесное я представляю… Имя Твоё по сути псевдоним, когда Сам Ангел шлёт подобную музыку. — Та сам талант, Сальери… — Да, да, да, Мелодии ловлю порою рыбку. С тобою не сравнюсь… И оттого Пойдёт и слух, что отравил тебя я. И будет сплетни злое торжество, И не спасёт музыка никакая. — Ну полно, друг Сальери, пустяки, Не верю я в возможность этой сплетни. — А отчего ты, Моцарт, трёшь виски? Скажи — быть может, день живёшь последний? — Ха-ха… кто знает, я давно устал. Я вымотан, ветвисты лабиринты, Какими шёл, и самый путь не мал. Во мне лишь музыкальные инстинкты. — Мне, Моцарт, даже в голову тебя Травить и не пришло бы. — Знаю, знаю. — Но мне дана уродская судьба, Я долго жил — и много понимаю. — Да, друг Сальери, я иду домой. — Прощай, мой Моцарт… Ночь течёт над бездной. Небесный мир едва ли на земной Походит — бесконечно бедный, бедный… |