|
Пожилую женщину везёт В инвалидной медленно коляске. Горе и трагедия — всё ясно. Август златом осени цветёт. Август перья золота даёт. Женщине в глаза взглянул случайно. Поразили тишина и тайна, Мудрости весьма тяжёлый плод. Да, в глаза взглянул ей, проходя. Мудрость эту каменную вижу. Будто резко выписали визу В запредельность. Резко. Не шутя… |
|
Мой космос — лабиринты, бездны, Прозрачный ветер в тишине, Мои прозрения и беды, Всё данное до смерти мне. Мой космос — смерти откровенье, Кристаллов зреющая гроздь. Отчаянья в сознанье гвоздь Вколоченный, как вдохновенье. Мой космос — карликов печаль Белеющих, как бездны, страшно. Планет неистовая башня, Движение — её печать. И взмывы лестниц, и дворцы, Растущие из мрака к свету. И тополиные дворы Простой реальности — я эту По граням изучаю дней. Мой космос — фейерверк во мраке. Когда в бессоннице ночей Откроются благие знаки. |
|
Спас яблочный, медовый Спас… Торгуют яблоками возле Дорог, и осени рассказ Уж начат — цветовой и вольный. Медовый спас позолотит Струёю мёда ваши будни. А так — поверить очень трудно, Что небо сад, и храм, и скит. |
|
Затопит солнце — дважды два — Обыкновенную реальность. Такая летняя банальность, Которой не нужны слова. А вдруг без солнца стали б жить? Его у нас бы отобрали… Сию фантазию едва ли Кому-нибудь осуществить. Не говори, что дважды два Такое золотое солнце. Порадуйся — оно смеётся, Скажи хорошие слова. |
|
Внутри эпохи — в капле янтаря, Что сохранится в золотистой капле? Бессчётно данных в воду, знаешь, канет, Ничтожности своей благодаря. Трамвай проехал, искры разроняв, Деревья проржавели, время сумерек. В эпоху, равно в жизнь, меня засунули, Не объяснивши той и той состав. Мост дребезжит. Движения полно. Витрины сок соблазна проливают. Иди в кино. Везде идёт кино, А фильмы очень скучными бывают. Политики крикливы, их изъял Из микрокосма. А литература? Я интерес к новейшей потерял, Определив: да здравствует цензура. Эпохи не получится портрет, И много лжи, и матерьяльна слишком. А впрочем — объясни сие мальчишкам, Футбол под фонарями — их сюжет. |
|
Себя любить неистово… Провал. А ненавидеть ежели? Как страшно. И мир течёт вокруг, настолько ал, Что рушатся дома, дворцы и башни. Дома иллюзий и дворцы мечты. Себя любить — о, всем необходимо. И падаешь в пределы пустоты, Что для тебя страшней паденья Рима. |
|
Жертва жеста может быть, иль нет? Ежели тиран, то оных много. Себялюбца жест порочит свет, И чернеет линия итога. Жертва жеста собственного я — Переломан внутренне, растерян. И в наплывах многих бытия Сам не знаю — а чему же верен… |
Лесопарк густой, как лес, Не ожидан чёрный кот. Вздёрнув сосны до небес, Лесопарк его не ждёт. Кот охотится в кустах, Лёгких веток слышен хруст. И коту не ведом страх, Что в твоём сознанье густ. |
|
Мальчишка, толстый и нелепый, Романом грезил, как больной. Роман вставал — могучий, крепкий, Сверкал притом, как золотой. И Стополинским звал героя, Который в том романе жил. И башни действия, как Троя, Росли, а Стополинский пил. Фамилия его красива, Её мальчишка повторял. Она — как будто перспектива Судьбы, которой ожидал. Под пятьдесят. Седой, истрёпан, Никто на свете и ничто — Вдруг вспомнил — Стополинский! Вот он: Крив, гнилозуб, в худом пальто. Роман рассыпался, как щебень, И гном уродливый — герой, Как сей не-автор — столь ущербен, Что утверждать нельзя — живой. |
|
Неделя или две назад… А дней и не было как будто, И оттого немного жутко, Не знаешь, как растить свой сад. Дней нет, и времени… Летят, Пестрея, ленты, ты за ними. И смерть заходит в каждый сад, Ничьё не спрашивая имя. |
|
Осенний август донимает Дождём и грустью, как всегда. На арфе тополей играет Довольно серая вода. А золотистых перьев много В причёсках лип, тугих рябин. И — к лету формой эпилога Даётся сумма сих картин. |
|
Круглый, как солнышко, каравай, Обещающий хлебный рай. Хлебное счастье сытости мне Ясно вполне. Солнце хлеба взошло навсегда ль? Неизвестно, жаль. Но хлеб не нужен в духовных краях, На неведомых берегах. А здесь, в стране под названием жизнь, Бесхлебность, как морок лжи. |
|
Горка детская многоструктурна, И спускает малышка отец — Он съезжает, веселится бурно, А постарше дети, наконец, Появились, тоже веселятся — Машет оным крохотный малыш, Тянет паровозик им, смешаться С ними хочет. Ну, хоть кто, услышь! Не услышат, чудо, не старайся. В жизни так всегда и так везде. На тебе столь важное не зарься, Не получишь. Мука. И т. д. |
|
А хорошо б проспать весь день Под музыку дождя напевную — И позабыть наплывы дел С их никому не нужной пеною. |
|
Опять сон повторяется, тяжёл — Мне в школе аттестат не выдан — взрослый Хожу сдавать экзамены, и косный, И всё забывший — сед, растерзан, зол. И вскакиваю я, напуган сном, И втягиваюсь в данность постепенно. Где много суеты и грязной пены, И сон грозит мне пальчиком притом. |
|
Мой рыжий тополиный двор! Мне лабиринт твоих дорожек Сулит осенний коридор, Что будет на зиму умножен. Покуда, август, но финал Его, по сути, осень. Осень, Какую ранее я ждал, Была по нраву цветом очень. Теперь дожди, но я уже Сквозь них окрас увижу лисий Грив тополиных… А в душе Я знаю, сколь я в жизни лишний… |
|
Я на осаде Ла-Рошели Убит был шпагой, иль ядром. Стрелял порой я мимо цели, Но цель живой была притом. Потом какие лабиринты Реинкарнация дала? Всегда ль меня вели инстинкты? Порою всё ж — колокола… Любой — лишь часть. Причины скрыты, Одни лишь следствия даны. Мы были все не раз убиты, Поскольку все не без вины. |
|
А по космосу долго скиталось, И на землю оно набрело. Тут освоилось, тут и осталось, Подчинив себе оную — зло. Вам известно оно? Всем известно, Как хозяина можно не знать? Что осталось, коль явлена бездна? А осталось одно — пропадать… |
|
Ты знаешь, что я есть — так почему Живёшь ты так, меня, как будто, нету? Что я отвечу Богу самому, Сияющему сверх-любовью свету? Что слишком слаб, чтоб жить, как он велит? Гнетёт физиология чрезмерно. В себя смотрю. Не радующий вид, Он и не должен радовать, наверно… |