|
Потому караван и идёт, Что ему позволяют пески. Или воля людская ведёт Тех, не знающих дозы тоски? Сам себя караваном представь — Есть в тебе дорогое зерно, Есть раздрай, отрицающий явь. Ум порою туманит вино. Ты идёшь, караван идёт. И молчат пески тяжело. И к бархану бархан прильнёт, Смерти сложным извивам назло. Метафизика. Караван. Одинокая синяя даль. Иссекай же любой изъян Из души — так велит вертикаль. |
|
Сумма фраз, услышанных случайно: Некто другу говорит, мордат: Голыми приходим, что не тайна, Голыми уйдём… быть может, в ад. Про машинку бабушке ребёнок Всё твердит, она ему в ответ: Жди, раз обещали. Голос тонок Мальчика: Сил ждать, бабуля, нет! Сумма фраз, услышанных зачем-то — Как с собою их соотнести? Медленно развёрнутые темы Своего и общего пути. |
|
Как же я такой тебе молиться Буду? Да и кто ты? Не пойму… Миллиарды лиц… и эти лица В неизвестную ушли потьму. Или в свет — но столь же неизвестный. Пласт души моей весьма тяжёл, Он слетает во греховность бездной, Вверх его влечёт благой глагол. Как же я — такой — молиться буду, А — порой захлёбываясь, бурно… Надо б сердцем, мудрой тишиной, Да, никак не обрести благой… |
|
В золе вероученья рылись яро — Законов, им неясных, знатоки. О, книжники — заложниками жара Зажгут для прочих мысли огоньки. А огоньки по сути затушили. Зачем живая истина Христа? И ликовали — мы, мол, победили! И мёртвых слов прельщала пустота. |
|
Лимузин, разбрызгивая гравий, У особняка затормозит. — Па, смотри-ка, к нам приехал Гранин! — Дядюшку встречать, смеясь, бежит. Тётя Марта курит пахитоски. Старший сын Егор чуть запоздал. — Ах, заката чудные полоски! — Олечка восторженна! — Я знал. Ужин в зале. ХХI — правда? — Век, а так не верится. Ну-ну. — Морсу бы, а то изводит жажда. — Пьянство так похоже на вину. Крик ужасный. Что? Ах, Марта, Марта! Марта за столом. Она мертва. Замерли. Ужель наступит завтра? Сыплются нелепые слова. Замерли. — В полицию?.. — Конечно, Надобно скорее позвонить. А кузина плачет безутешно. — Тётя долго собиралась жить. Утром и Егор в своей кровати Найден мёртвым. Завихрился бред. Будто бродит между них в халате Смерть — и от неё спасенья нет. Отравленье — тётушки и сына. И хозяин дома бродит, стар. — Гранин, может, вам ясна картина? Любите ж глядеть в хрустальный шар. Родственники собраны. С наследством Должен был решаться тут вопрос. Лучше уж Союз с роскошным детством. С дачным садом, с разноцветьем роз… |
|
Река, ленивая, как стяг Оливково-зеленовата, Весьма оттенками богата. Неспешен вдоль реки мой шаг. Река течёт. Она игрой Как будто мускулов подвижна. Ну а душою непостижна Своей… особенной такой. |
|
Напоследок обидно не выпить, Ну а выпил, и надо ещё. Стало весело, вот вам и выход, Жизнь продолжить возможно — её. Накачался, проспался, и как— то Передумалось вешаться. Так. Жизнь продлится — причудлива карта Каждой жизни, ничто не пустяк. |
|
Горжетка, ей подаренная, так Приятно жёлтым мехом отливает. А он ушёл, — и плачет, и никак Свершившегося с ней не принимает. И прижимается лицом К уютной, как былая жизнь, горжетке, Его не называет подлецом, Дней счастия перебирая ветки. |
|
Когда на лестничной площадке Он не один курил — ему И сигареты мало сладки. Куда плывёт лицо в дыму? Курить приятно без соседей, Смотреть в окно, на старый двор. Был вверен внутренней беседе, Пока реальность видел взор. А выносили — некурящий С площадки призрак поглядел На гроб, до боли настоящий — Да и остался в мире тел. |
|
Весёлый великан — всё напевает, Ничто смутить не может — вот такой. Горою на реальность наплывает, Весёлою поющею горой. Весёлый великан… Во сне я видел, Его не перепутаю ни с кем. А есть ли у него кумир иль идол? А он ему не надобен совсем. |
|
Её в тумане смерти увидал, Спросил — Вы говорили мне когда-то Всё будет вознаграждено. Я ждал. О, сердце ожиданием богато. Вы были ясновидящей, и вам Я верил… Улыбнулась — как из сумерек, И отвечала — то, чего не ждал: Но ведь ещё не умер ты… |
|
Сколько сгустков разных сил Вечный рупь в себя вместил! |
|
Кто диалога будет против Культур? Таких и не сыскать… Чужой свою весьма упрочив, Должны умней и лучше стать. Культура областью подъёма Чрезмерно сложного дана. Духовного сиянье дома Нам сможет показать она. Коль будем диалогом живы — Утопию мы воплотим. А нет — плохие перспективы Узнаем — адовый режим. |
|
По мёртвым лицам бродят мухи, Сидят на стенах, тяжелы. Любить их не хватает духа, Им воздух — вязкий род смолы. Мух повелителем назвали Кого известно. Много мух. Уж лучше снег от вертикали — Такой уютный, белый пух… |
|
Магний, молибден, железо, медь — Мощные стволы земельной силы Жизнь поддержат, отрицая смерть, Увеличивая перспективы. Руды жизни, сгустки древней силы. Жалко, суть всего сокрыла твердь. |
|
Вот и стали наслажденья Отвращенье вызывать. Жизнь подходит к завершенью, Знать. Или к мудрости подводит… В это я не верю, нет. Но ещё по нраву вроде Свет. |
|
Пританцовывает у подъезда пьяный, И, меня увидев, говорит: — Вот кто дверь сейчас и отворит. Счастлив и сияет окаянный. Ибо просто пьяному сиять. Отворю, к кому идёт — не знаю. Сам бываю пьяным, напеваю, Чтобы после со стыда сгорать. Рвёшь себя, поди, когда в себя Водку льёшь, сознанье изменяя. Представлял едва когда-то я и, Как лохмата и груба судьба. Вот откуда к водке поворот, И ответов на вопросы нету. Я впускаю пьяного, и вот Наклоняюсь, чтоб поднять монету. |
1Красный дом напротив церкви —Тоже красной и большой. Сколь в ней службы многоценны? Сколь сулят душе покой? Господи, помилуй! Давит Монотонностью повтор. Красный дом сколь жизнь восславит, Коль сама — как приговор? Лестницы и коридоры, Лай, и драки пацанов. Закипает борщ, который Повкуснее наших слов. Дом и церковь. И старухи — Запятые в тексте дня — К церкви, к церкви, к царству духа, Истовости и огня. Всё на деле догматично — Стань вот тут, крестись вот так. Красный дом — многостраничный Том, где свет — едва ли стяг. Будто родственники — эти Дом и церковь… Да и жизнь, Верно, родственница смерти, Хоть и знает много лжи. |
Красный дом напротив церкви — тоже красной, приземистой, крепкой, пышной золотом внутри.
Чёрные запятые старух — будто гонимые ветром яви — из дома: в церковь.
Служба.
Монотонность Господи помилуй — ужели доходящая до Всевышнего, столь непонятного, грозного. — Куда… вот… поставить свечку? — робея, спрашивает паренёк.
Змеиное старушечье шипение ему ответом…
Выходит, озирается.
Красный дом велик, многоэтажен, построен давно…
Сколько раз из него выносили! Чёрная, сосредоточенно-рассеянная суета, и стукается домовина о белёную стену, и на табуреты возле подъезда поставлена, и рыдают старухи, рыдают…
За полвека практически сменились все жильцы, и только Василина Егоровна (таких-то и имён сейчас не встретишь, разве что на старых могильных плитах) помнит всех, кто, когда умер, кто уехал.
Сынок жильцов из соседней квартиры приносит ей хлеб, кефир, сыр, она потчует его бледным чаем, рассказывая о каком-то Кириллыче, о Елене Евграфовне, и о многих ещё, едва ли ему интересных.
Дом крепок, насуплен, кажется, — а церковь: точно родственница его; и гонит ветер запятые старух, и ставят, ставят свечи, и молятся о чём-то, бормочут истово — морщинистые, мрачные, согбенные…
В советское время был в церкви кинотеатр, но вот — вернули, отстроили, украсили; и пышное золото мерцает в огнях свеч, и звучит монотонное — Господи, помилуй — будто и не к Господу обращаются, а к соседу — отчасти знакомому, отчасти похожему на самого тебя…