|
Старый бомж, стрелявший сигарету, Омерзенье вызвал, будто бес — Отшатнулся — подмигнувши лету, В лесопарк ушёл, густой, как лес. В церковь ты заходишь. Страх и трепет. Нищим подаёшь? Душа пуста. Эгоизм тебя, как хочет, лепит, Что не отрицает высота. Золота в любой довольно церкви. Громоздится вверх иконостас. А стереотипы, будто цепи, К бытию приковывают нас. Совесть развивая, кем ты будешь В яви, что бессовестна весьма? Солнце бьёт, как раньше, в яркий бубен. Жизнь идёт — нам кажется — сама. Истребители в душе найдутся — Зла — любовь, и правда, и добро… Испытай их… Иль милей на блюдце Эскимо? Тогда душа, как ров… |
|
1 — Торт у меня смотри какой!На нём цветут, пестрея, розы. Есть одному его на кой? Оставь-ка, смерть, свои угрозы, И приходи ко мне на чай! И вот придёт — вполне красива. Который, любопытно, час, И каковы мне перспективы? Часы стоят, и смерть молчит, Но улыбается при этом. Я режу торт — вот в нём лучи Разрезов дадены сюжетом. — Смерть, а какой тебе кусок? С цукатами иллюзий, может? Откуда-то звучащий Моцарт Мне объяснить столь много смог. Из крема розы — из надежд, Бисквит различных упований. Смерть молода — её надел Из разномастных страхов ваших. Пьём чай. И поедаем торт. Проснёшься — вот и вся история. Иль день судьбы сейчас не тот, Чтоб свет постичь? Иль свет и горе я Уже постиг, коль снятся сны Столь непонятной глубины? 2 Пригласил на чай. Она пришла.— Кто придумал, что старуха? — Знаешь, — Улыбнулась, — ты и то бываешь Разным. Я ж легка — и тяжела. Заварил карминно-крепкий чай. Торт красивый. Пряники. Варенье. — Смерть, пожалуй, ты и разливай! Чай с тобой чудесно в день весенний Пить — его приятен аромат. Разлила, умильно улыбаясь. — Коль малыш — донельзя милый заяц — Умирает — кто тут виноват? — Не отвечу. Мамой прихожу Я к нему. — А к Моцарту, к примеру? — Ангелом. — Тебя я не сержу, Что вторгаюсь в этакую сферу? — Нет. Я, помню, к Гофману пришла Девушкой — он даже не поверил. — Ну а монстром? Чтоб колокола Били? — Только к чёрным людям времени. — К Берии? Иль к Геббельсу? — Ну да. Торт красивый, розами украшен. Смерть… За ней державы, города, Мириады судеб, тыщи башен… |
|
Интенсивность моего огня От высот и от низин зависит. Мысли тяжелы порой, как висмут, Будто крест к земле пригнут меня. И — в такие дни едва горит Мой огонь, и в черноту окрашен. Впрочем, даже сумма адских башен Свой имеет, сложный колорит. Дни труда огонь вздымают вверх, Он — как мощно поднятое знамя. И тогда — ты точно человек, И других порадуешь дарами. Умиленье и восторг дают Пламени красивые оттенки. Ну а если тупики гнетут — Гаснет… И лицом прижмёшься к стенке. Интенсивность этого огня Многое — как жизнь — определяет. Не сожжёт, надеюсь я, меня, И не зря, мечтается, пылает. |
|
Омерзенье к написанным книгам Равносильно ночной темноте — Засосёт, очень сильная, мигом, Растворишься в её пустоте. Квант судьбы в строчки вкладывал — было, И энергии лил керосин. Что тебя ж сумма книг погубила Бездной бедных идей и картин? И глядишь на изданья, и хочешь Уничтожить их, выдравши из Жизни прожитой… Даром хлопочешь, Ибо в них и была эта жизнь. |
|
Внешнего схвативши суть, они Не умело — сильно умиляет — Мир изображают, он сияет Радугою мам и папа, как дни. Вот деревья, что легко-легко Солнышка коснутся, чей кружочек — Сумма жёлтых чёрточек и точек, В принципе — как всякое лицо. |
|
На медведе едет царь — Будет всё у нас, как встарь — В кулаке зажмём врагов — Этих наглых дураков! Глядь, а под царём-то ёж! Как на оном усидишь? И народ кругом — в галдёж; Обманул нас царь, шалишь! Власть имеющий — проверь, Что же под тобой за зверь. И не думай, что народ Просто оголтелый сброд. |
|
— Кто эти гости, Лот? Мы не поймём, жена, И не поймёт народ. Суть никогда не ясна. Нам предстоит исход — Город будет сожжён. — Как же возможно, Лот? Родина наша он. Тут я девчонкой была, Училась готовить, прясть. — Скорбны его дела, Жена, тут не наша власть. — Чья же? Ответишь, Лот? — Погляди в небеса. Разве Бога поймёт Человек? Прогляди глаза Даже не сможешь узреть. — Скарб собирать ли, Лот? — Скорее, надо успеть, Прежде, чем город сожжёт Огонь, или сера… — Кто, Лот, эти гости, а? Не знаю… знаю зато, Что правда легла в их слова. Правда всегда тяжела, Уходим скорей, жена. Будет ужасной смола, Всех уничтожит она. — Скарб собрала я, Лот. Кто эти гости, а? Легенда над миром плывёт, Но что нам её слова? |
|
Как дед, что продолжает верить, Что встретит и за семьдесят любовь, Как онкопациент, который вновь И вновь твердит себе: закрыты двери В смердящий рак — так верю я, поэт: Меня услышат. Глупо? Очень глупо. Но сильно жизнь вполне живого трупа Достала за гирлянду лет. |
|
1 Из рамы Рубенс будто колоколЗвучит — любовью к миру звук Наполнен — проплывает облаком Любви, вина — широкий круг. И контурами эс-образными Неистовство страстей и мук Художник подчеркнёт — столь разными В седой реальности разлук. О, колорит вина и плоти Как будто отменяет смерть. Да, мир вещественный так плотен, Но так легка, прозрачна твердь. 2 Дипломатии витки серьёзны,Только с живописью не сравнить. Живопись избыточно и грозно Зазвучит, вас призывая — жить! Хитрость дипломатии, извивы Речи — изощрённы и сложны. Это имет мало перспективы. Рядом с живописью глубины. Города церквей и черепицы, Дымоходов, труб, высоких стен. Города… Бесчисленные лица. Жизнь сама не ведает границы — Как она у Рубенса клубится На холстах, каким не страшен тлен. |
|
Викинг пьёт ромейское вино, хоть не знает, где она — Ромея, вкусное и терпкое оно. Пьёт, вполне естественно пьянея. О, вино роскошно было там, и великолепен Базилевса — поднимался к самым небесам — золотой дворец, по сути бездна. И сады вокруг него текли, изобилье исходило соком. Разве в золотом краю земли можно быть несчастным? одиноким? Викинг, ничего не зная, пьёт, опьяненье медленно и верно. Правды нет. История сотрёт Всё почти. И поглядит надменно. |
|
Процессии религиозные Итальянские — пышные, яркие… Будто смерти познаешь гипноз, и не забудешь глаза её жаркие. Статуя Девы Марии, вся в цветах и лучах. И свечи горят — как живые души. Здесь трепет и страх. Огромные эти свечи горят и роняют воск. И плавится тем, что не вечен мой бедный мозг. |
|
Соль агрессии в младенце — Всё кидает, всё крушит. Жёваное полотенце На пол к шарикам летит. Агрессивное начало Вверх людей тянуло что ль? А добро не ночевало В дебрях наших тёмных воль… Иль добро — вообще придумка? Сострадание… и прочь… Мысли грешные придурка- Автора сошли бы в ночь. |
|
Я неудачно прожил жизнь — В её ранжиры не внедрился, Не преуспел на поле лжи, На поле денег не косился. Любил смотреть на облака, Гулять в лесу, сидеть у пруда… И жить пределами стиха, Где в строчках — высверк изумруда… |
|
А в этом каменном дворе Стояла старая Победа, Какую о любой поре Чинил алкаш. Подобье бреда. В сей двор сходил из моего По гулкой лестнице железной. Справляла осень торжество Цветною и роскошной бездной. А в лавке овощной гремел Картофель, коль ссыпали в жёлоб. На полке синевато-жёлтой Морковь и лук. Я лук не ел. С Наташей Раввикович я Ходил гулять. Шуршали листья. В каких проулках бытия Её встречает осень лисья Теперь? Попробуй, угадай. Наташино лицо не вспомню. Иду дворами — детский рай Вернуть мечтая, оным полный. |
|
Мрамор лёгок, будто воск — звучит Плавностью и перевивом линий. Сколь Мыслитель сможет без молитв Тайны разгадать небесной сини? Так, любовь гармонию даёт, Что попрать тиран — и тот не сможет. Мрамор зазвучит, как дивный Моцарт, Обеспечивши душе полёт. |
|
В груди, как раненая рыба, Вдруг сердце ворохнётся больно. Что жив пока — скажи спасибо, Пугаться боли — не достойно. Тем боле, рыба исчезает, Как будто и не трепыхалась. Однако, жёстко полыхает Куст мысли — сколько мне осталось… |
|
На лодке, взятой напрокат, Екатерининского парка Объехать пруд, — почти назад Вернуться в детство. Было ярко. Я тут неподалёку жил, Парк был хоть не таким — похожим. Теперь свой опыт, что скопил, Несу по линиям дорожек. И вдруг увижу я себя — Малыш гуляет с мудрым папой. И по тропинке водит палкой, Отцову руку теребя… |
|
Слева, где сердце Будет болеть. Чёрная дверца — Белая смерть. Слева, где сердце Боль тяжела. Было же детство, Юность была… Чёрная дверца, Белая смерть. Слева, где сердце — Отзвуком — твердь. |
|
Сок вечности и ветчина… Последнюю нарезав, долго Обедаешь… Стакан вина. Нет опьяненья — мало толка. Сок вечности сколь даден в нас? Его не перепутать с кровью. Когда на жизнь взираешь кротко, Печален будет твой рассказ. Закатно в золотистый бьёт Весьма огромный бубен солнце. В стакан вина герой нальёт, И выпьет. После рассмеётся. И тут же резко загрустит. Сок вечности непостижимый. И кровь предательски гудит — Ты временный. Когда не мнимый. |
|
Танец с памперсом малыша — Только выкупали младенца, Ускользнул он из полотенца, И смеётся, шустрый, спеша, — Памперс чистый он ухватил, Им размахивает, веселится. До чего же он, беленький, мил. И улыбка способна светиться. Одеяла, в них скачет малыш. Умиленье отцу заливает Душу чистым составом, как тишь. И реальность, как будто сияет. |
|
На него глядит, столь удивлён. — Кто вы? — Ваш двойник. — Ответ смущает. Достоевского как будто фон Данность предлагает. Поражает. На мосту стоял, глядевши вниз — Как вода струится синей лентой, Поднял голову, изъятый из Одинокой дымки… вряд ли лестной. — Кто вы? — Я ответил: ваш двойник. — Пригласить на чай? — Не знаю, право. У оригиналов не привык Я гостить. — Ответ звучит лукаво. Вот идут по городу они. Вот в витринах манекены. Ясно. — Знаешь, мне давно постыли дни. Слабо верю в то, что жизнь прекрасна. Обернулся. Где ж его двойник? Вон меж манекенами. Улыбка. Сумерки. Ты к ним весьма привык. Сумеречна каждая ошибка. |
|
Моя вина — раскаянья казна. Я на него покуда не решаюсь. И из меня растёт моя вина. К небесным граням мира приближаясь. А ежели меня перерастёт, Как буду дальше длить существованье? Мне зла и крови непонятен код Во мне — как чёрной бездны притязанья. |
|
За плотным мороком икон, Свечей, мощей, иконостасов Сокрытый Бог… О, где же он? И кто церковной явью спасся? Кадилом толстомясый поп Вновь машет… Заземляет служба Любой порыв — покорны чтоб Все были — церкви это нужно. Предметную отринув тьму, Вы распрямите души к свету. Воцерковлён — тогда тону В пустейшей толще, хуже нету. |
|
Со спящим малышом коляска, Отец, толкающий вперёд. … и вот сюжетец, чья развязка Сколь интересна? Кто поймёт? Девчушка на велосипеде. И мама: Обогнал малыш, — Ей говорит. — Он быстро едет Обгонишь, если поспешишь! И девочка: Скорее, мама, Ну, помоги мне обогнать! И чуть не плачет — будто яма Грозит, какой не миновать. — Крути педали побыстрее! — Мне никогда не победить! Отец — ему не по идее, По сути — некуда спешить, Замедлил ход и обернулся. — Ну, поднажми. Обогнала. И никому он улыбнулся. А девочка была мила. Такой малыш есть у любого, Которого не обогнать, — Отец подумал… Словно Слово Сияло солнце, что не ново, И ново — каждый день — опять. |
|
Беловато серебро мерцает, Тусклые монеты хороши. Ощущенье счастья мне подарят, Но оно едва ли для души. Серебро добра когда не имешь — Преуспеешь в мире. Дважды два. Но навряд ли радостью обнимешь Мир, где так не ценятся слова. Серебро души сколь ощущаешь? Душу как способен ощущать? И монеты снова созерцаешь. Знать, совсем душа твоя нища. Впрочем, нищета души способна Вывести к отменным рубежам. Голомордый грех зевнул утробно — Так ему не подчиняйся сам. |
|
Господи, помилуй Николу… Надпись на могильном старом камне. Неужели Пиросмани славный Тут лежит — в кладбищенском углу? Соком, супом жизни и вином Пёстрые текли его картины. Нищета засасывала — в том Есть ли глубина? Нужны глубины. Переулком вечности бредёт Пиросмани — и с грузинским схож он. Нам не представимое ведёт Солнце, коль землёю жадно сожран Замечательный художник был. Может быть, нашли его могилу. Господи, помилуй… Нагрузил Даром, но не дал земную силу. |
|
Он появляется, играя Весёлой каплей золотой. История за ним живая, Дукат насыщен ей — густой. Цехин в Венеции зовётся, Не так, чтоб очень был красив. Но жарко вспыхивал на солнце, Суля струенье перспектив. Монета в сто дукатов давит Громоздкой массою своей. Богатство вряд ли Бога славит, Привязанность к нему сильней. Вот Мюнстера дукат отменный, Вот Зальцбурга — вполне хорош. История вам несомненной Предстанет — правда оной, ложь. |
|
Из помойки вытянуть пакет… Из пакета выбравши объедки, Двинуться в подвал — тепло и свет. Голые на фоне неба ветки. Был когда-то дом, была жена. Только разлетелись жизни листья. Даже думать — в чём его вина Неохота. Ясно — нечем бриться. Бородат, патлат, не мыт и пьян, Что угодно подойдёт — напиться. Что бомжи есть — наших душ изъян. Многие ль готовы согласиться? |
|
И дождь, и солнце. Эта сумма Близка в июле к нежной сути Июля, и под козырьком Колбасной лавки пережду я, Ничем, конечно, не рискуя, С июльским дождиком знаком. Гляжу на сеточку… Мерцает, И мини-лужами мигает Асфальт — чернеющий, как нефть. И зелень ярусами плавно Слоится… И ребёнок в плаванье Отправит щепку — как же славно, Как будто бед на свете нет. |
|
Доброй ночи, предметы быта! Сковородки, как бубны, тарелки старые. Серебро столовое чисто вымыто, Нож, что чудесно резал сало мне. Доброй ночи, квартира, белые шторы, Шкаф в узорах — виноградные листья, Буфет массивный, в детстве который Так занятен был. Детство проходит быстро… Доброй ночи, предметы! И вам деревья, Дом соседний, где жизней различных много, Двор, в котором дневного довольно движенья — Без него и в жизни не будет толка. Доброй ночи, троллейбусы и трамваи, Крыши, небо тёмное, звёзды пушистые. Мирозданье, планеты, их плоть живая. Доброй ночи, мечтанья мои золотистые… |
|
Много съел под бабушкины сказки Малышок. В окне сиял июль. Где-то автосервис, запах смазки, Где-то воздух рвётся суммой пуль. Вот туристы возле водопада, Мощно низвержение воды. Из метафизического сада Выходить совсем не хочешь ты. А, Семирамидино богатство! И Лапута мимо пролетит. Но со злом не следует брататься — Хоть сие и многим предстоит. Много съел под бабушкины сказки Малышок — глазёнки глубоки. А зимой узнает и салазки, Ничего не зная про стихи. |
|
Жук в меня ударил, будто выстрел, И с велосипеда я упал, Скоростью разгорячённый быстрой. Мир вокруг меня качался ал. Где же этот жук? Я поднимаюсь, Еду дальше мимо майских дач. К взрослой жизни сколь изводит зависть? Я ещё не знаю неудач. Жук жуков — царя воображаю, Улыбаясь, еду снова я. А ещё и не вонзали жало В сердце мне кошмары бытия. |
|
За пределами форм — иные, Представимые нам едва. Мировые иерархИи Разве выразят наши слова? Ощущаешь присутствие только Еле-еле, варясь в суете. Ощущения без — мало толка В жизни — будто идти в пустоте. |
|
На асфальте цветными мелками Кто-то хрюшек нарисовал. Будто детство всегда рядом с нами, Цвет его и сиренев, и ал. Замечательно смотрятся хрюшки — Пятачки, завитушки хвостов. Всю бы жизнь проиграл я в игрушки, И не тратил бы попусту слов. |
|
Курчавые тени от сетки Спортивной площадки. Асфальт. Двор старый. Зелёные ветки. Площадка — изъятый азарт: Поскольку пустует сегодня. Журчит серебристый фонтан. Ответишь, сколь жить превосходно? Коль нет, то в сознанье изъян. |
|
С растрёпанною бородою Седою поп идёт, и с ним Старуха ветхая с клюкою: — Прощай своим, прощай чужим. Я слышу краем уха речи. Он к роскоши церковной, ко Свечной торговли — денег реки — Понять, взглянув, совсем легко — Не имет отношенья вовсе. Он стар, и беден, и терпел. И в вечной слов крепчайшей окиси Нашёл, что сердцем захотел. |
|
Каша манная бела, как сахар, Подсласти действительно её. Каша, как своеобразный якорь — Дом и быт, и сытость есть ещё. Гречневая славная дымится, Ну а утром ем овсянку я. Каша — пища, символ и традиция Скромного, как речка, бытия. |
|
Пот течёт в жару, как будто пальцы Чьи-то трогают твоё лицо. Будто неизвестные скитальцы Взяли плотно жизнь твою в кольцо. Не поговоришь, и пот струится. Только настоящее в цене, Подтвердила на окошке птица — Я не разобрал какая — мне. |