Вы, наверное, думаете, что перед вами просто чудаковатый старичок со смешной бородкой: седой и пушистой? И ещё эта зелёная шляпа со странным синим плащом. А ботинки-то! С загнутыми носами, бордового цвета... Точно, подумаете вы, дедушка не в себе!
Только ошибётесь. Всё совершенно не так. Просто я — Волшебник-Сказочник и выглядеть должен соответствующим образом. Моё волшебство, поверите ли, — мои сказки. Они всегда со мной, в моём коричневом потёртом чемоданчике.
Если в него заглянуть, то на первый взгляд покажется, что он до верху набит старыми игрушками. Но и это не совсем так. Каждая из них — моя сказка. Возьму любую, пошепчусь с ней, поглажу, и она мне расскажет свою историю. И ведь, что самое удивительное, — каждый раз все игрушки другие. Да оно и понятно, наверное... Сказок-то много на свете, все в мой чемоданчик не поместятся. Вот они то появятся, то исчезнут.
А хотите, сейчас достану одну? Хотя бы, вот эту. Смотрите, какой пушистый. Слышите, что говорит? Что так и зовут его: Пушистик. Ну, Пушистик, так Пушистик. Значит, пусть будет сказка про Пушистика.
Жила, значит, в одном городе девушка. Умница-разумница, раскрасавица да рукодельница. Уж и вышивать-то вышивала, а шила-то как! Все подружки обновы заказывали. А она ничего, не отказывала по доброте своей, шила. Говорила, что нравится, модельером стать хотела. А звали девушку Верочкой.
И, как должно в сказке, встретила Верочка Ванечку — парня удалого: косая сажень в плечах, доброго и сильного. Уж и полюбили они друг друга! Как в сказке, прямо. Ни денёчка друг без друга обойтись не могли. Сидят, бывало, за руки держатся, в глаза друг другу смотрят, наглядеться не могут. Даже слов им никаких друг другу говорить не надо, всё и так понимали, а всё же, столько разных, ласковых между ними сказано.
Как водится, поженились они и жили душенька в душеньку.
Всё бы хорошо, конечно, но работа у Ванечки была разъездная. Вернулся домой вечером, да и сказал Верочке, что предстоит ему дорога дальняя и долгая. А у Верочки сердце прямо заплакало. Как отпускать любимого? Кто ж его оберегать-то будет, вдали от неё? Вот и задумала Верочка чудо одно сотворить.
Достала она мешочек свой заветный с лоскутками да обрезками разными, порылась хорошенько и нашла кусочек меха песцового — от воротника пальто старого. Взяла его в руки, погладила, ворсинки поворошила, к лицу прижала...
И чем-то ей таким детским повеяло: почудились духи мамины любимые. Вспомнилось, как за ручку её мама на ёлку повела. Как скрипел под валенками снежок, а из-под шубки белое кружево выглядывало. Сшили ей тогда специально платье новогоднее, как у принцессы — всё в блёстках. И Дедушка Мороз подарок вручил за это: зайца с розовыми ушами и кулёк с конфетами всякими, орехами и мандаринами. Пахло хвоей, чем-то вкусным и праздничным-праздничным...
И так волшебно было это тогда! Будто вправду, сказка.
С теми мыслями Верочка взяла иголку с ниткой и принялась рукодельничать. Сначала сшила шарик, вроде помпончика на шапочку детскую. Потом осторожно на макушке собрала ворсинки в два хвостика, перевязала их блестящими нитками с бисером нанизанным. Получились, вроде как, ушки с кисточками. От старого своего платья нашла пуговку красную, как ягода-клюква. Пришила в центр шарика с ушками, носик вышел. Из пуговиц плоских, голубых с белым, глазки соорудила.
Распушила Верочка зверьку новоявленному шёрстку и улыбнулась:
— Ай, какой Пушистик получился!
Стала она Пушистика своего баюкать в ладошке и приговаривать:
— Ты, Пушистик, хороший, Ванечку моего ненаглядного береги! Как я люблю его, так и ты защитой ему будь!
А Пушистик ресничками меховыми хлопнул, дескать, понял тебя, Верочка, будет сделано всё, как скажешь.
Утром протянула Верочка Пушистика Ванечке. Прошептала любимому на ушко.
— Береги Пушистика, Ванечка, а он тебя беречь будет.
Взял Ванечка его и в сумку дорожную спрятал.
Улетел Ванечка в город далёкий, из него — в другой, а из другого — в третий. И везде с ним Пушистик был.
Возьмёт его в руки — и будто Верочкина ладошка коснётся. А к лицу поднесёт, — праздником повеет. Так и путешествовал Пушистик: в дорогу в сумке, а по приезду — на подушке. И ничего плохого с Ванечкой не случалось: то ли везло, то ли, вправду, Верочкина магия простенькая помогала.
Но вот и домой возвращаться пора. Накупил Ванечка подарков для Верочки, упаковал чемоданы и в дорогу тронулся. Да только не проехал и половины пути, как вспомнил, что Пушистика не видел, когда вещи складывал.
— Поворачивай! — закричал таксисту. Вернулись в гостиницу, еле упросил коменданта в номер пустить: благо, не убран был ещё.
Стал Ванечка под кроватью и в шкафах шарить: нигде нет Пушистика! А самолёт-то ждать не будет. Посмотрел на часы, да и плюнул: не полечу никуда без Верочкиного Пушистика. Она его от всего сердца дарила, наказывала беречь. Небось, пока шила, все пальчики исколола.
Не сразу догадался Ванечка штору у окна отдёрнуть: глядь, а Пушистик там! Лежит, миленький, и только глазами улыбается.
Пока искал — самолёт улетел.
Схватил его Ванечка радостно, в сумку запихал, даже ругаться не стал. В аэропорт поехал.
Приезжает, а там — переполох. А по толпе шум идёт, что самолёт какой-то с небес рухнул. Вслушался Ванечка, а это ж его самолёт-то, что без него улетел!
Ох, и не по себе стало ему от этого. Достал он из сумки Пушистика, спасителя своего случайного... Да тут-то и понял ясно: всю любовь и душу вложила Верочка в этого Пушистика. И хранил он Ванечку почище всяких амулетов.
Вот, такая сказка. Любовь — она такая, чудеса делать может. А Пушистика мы обратно упрячем.
Ещё, говорите, хотите сказочку? Ладно. Загляну в чемоданчик ещё разок. Смотрите, а ведь нет Пушистика уже. А и правильно. В свою сказку отбыл.
Кто это тут у нас? Неужто, Львёнок? Точно! Глазки хоть и стеклянные, но такие грозные: настоящий Царь зверей в детстве.
Ах, непоседа! Куда ж ты карабкаешься? Сиди смирненько, не мешай сказку твою сказывать.
Сколько же игрушек было у Олечки! Не сосчитать: тут вам и куклы, и пупсы, и зверюшки всякие. И, как думаете, что она получила ко Дню рождения? Опять целую кучу игрушек.
Но лучше всех оказался подарок мамы Тани: необыкновенный львёнок. Ну, совсем как настоящий!
— Смотри, это — львёнок. Он приехал к тебе из Африки, — сказала Татьяна.
Песочного цвета, такой бархатный на ощупь, он ничем не отличался от детей Царей зверей. В жёлтых глазах, казалось, застыли дикие искры, отражающие разум зверя, рождённого свободным. Мощные лапы не выглядели вполне безобидными: где-то в глубине мягких подушечек должны были таиться когти.
Олечка лишь ахнула от восторга.
— Ах, ты мой Лёвушка! — Обняла его за шею и потащила в свою комнату.
С тех пор, разлучить их не было никакой возможности. Во всех играх обязательно участвовал Лёва. За обедом — лежал у её ног под столом, а ночью — рядом, на одеяле.
Олечка настолько верила в то, что в груди игрушечного львёнка должно биться настоящее сердце, что нисколько не удивилась, услышав тихое сопение, исходившее от усатой мордочки.
— Лёвушка! Так ты, правда, настоящий?! Вот здорово! — счастливо прошептала она, прижимая его к себе. И львёнок ответил ей тихим урчанием.
Обхватив его за шею, Олечка, счастливая, заснула. А утром первым делом заглянула львёнку в глаза. Он ответил ей пристальным взглядом, после чего лениво зажмурился, оставив лишь крошечные щелочки с изумрудными точками.
Олечка уткнулась носиком в его шерсть. Она пахла вовсе не синтетикой, а дикими травами, молоком и чем-то ещё неописуемым, таким загадочным и манящим. Так должна пахнуть Африка, джунгли: далёкие и непостижимые.
В мечтах Олечка всегда представляла, что Лёва однажды заговорит, но, будучи очень смышлёной девочкой, понимала, что животные говорить не могут. А ей и так достаточно того, что у неё есть свой львёнок. Ни у кого такого нет!
Это он для других притворяется плюшевым и набитым опилками. Но она-то чувствует под рукой упругость его мышц, ловит горячее дыхание с острым запахом. Львёнок мог, играя, зацепить её острыми когтями, но тут же зализывал царапки шершавым, розовым языком.
Больше всего они полюбили смотреть вместе телевизионные программы и фильмы о диких животных и джунглях. У Львёнка вспыхивали глаза, вздыбливалась шерсть на загривке, будто сам готовился к прыжку, преследуя зебру. Он вскакивал с дивана и носился по комнате, стукая себя хвостом по бокам.
— Ты хочешь домой, в Африку? — спросила однажды Олечка.
Львёнок часто-часто задышал, высунув кончик языка. Он был согласен бежать в Африку прямо сейчас!
— Но как же я буду без тебя? — огорчилась Олечка.
И Лёва, отвернувшись, стал смотреть в дальний угол. Дулся он после этого весь вечер, пока не начался фильм о диких львах.
Ещё они вместе листали книги с фотографиями и рисунками животных. Лёва клал на страницу с изображением львиного семейства свою плюшевую лапу и вздыхал, опуская усы.
— Ты скучаешь по Африке? — снова спросила Олечка.
Лёва посмотрел на неё пристально и сурово. Под этим взглядом она внезапно для самой себя задала совсем другой вопрос.
— Как же ты туда попадёшь? — Девочка неожиданно поняла, что львёнок на самом деле глубоко тоскует. Что он должен был родиться и расти среди саванн, учиться охотиться на антилоп и вырасти в огромного льва!
В его взгляде была и надежда, и недоверие: чем может помочь ему маленькая девочка?
— Мы что-нибудь обязательно придумаем, — заверила его Олечка. — Надо только подождать.
Мама Таня никак не могла понять, почему её дочка внезапно увлеклась морскими историями, сменив на них столь любимую Африку. Олечка ныла и просилась на море, чтобы увидеть корабли, идущие в дальние страны.
И какой же была её радость, когда мама объявила, что в эти выходные они всей семьёй едут к морю! У них будет экскурсия в порт — то, что надо!
Конечно, родителям не удалось отговорить её оставить дома Лёву.
— Я не прощу себе, если он не увидит море и корабли! — заявила Олечка.
Экскурсия по порту была не столь уж интересной для неё, ведь она зорко всматривалась в названия кораблей и прислушивалась к разговорам: ей надо было найти судно, идущее в Африку.
Группа экскурсантов двинулась осматривать новый док, а Олечка потихоньку отстала от них, пользуясь тем, что родители на минутку отвлеклись.
Она нисколько не боялась потеряться, поскольку была очень храброй девочкой: ухватив за шею Лёву, двинулась к группе матросов, болтающих о чём-то в сторонке.
Олечка подошла и подёргала одного из них за клёши.
Матросы обернулись на неё и удивлённо посмотрели.
— Что тебе, деточка, ты потерялась? — спросил один.
— Нет, я ищу кораблик, который плывёт в Африку, — ответила Олечка.
— А зачем он тебе? — засмеялся другой.
— Мне очень надо! — веско сказала она.
— Моё судно идёт до Африки, — признался светловолосый матрос. — Чем я могу тебе помочь?
— Вы не могли бы взять с собой одного моего друга?
— Какого друга? — удивился матрос.
— Вот этого! — указала она на львёнка. — Ему очень надо домой, в Африку! Матросы дружно рассмеялись.
— Но это же — твоя игрушка. Играй лучше с ней сама!
Но Олечка твёрдо вознамерилась добиться своего. Она насупила брови, зажмурилась и выдала такой рёв, что матросы перепугались, кинувшись наперебой вытирать ей слёзы, брызжущие из глаз как из лейки. А светловолосый присел перед ней на корточки, погладил по голове и сказал.
— Я возьму твоего друга, только не плачь, пожалуйста!
Олечка тут же успокоилась.
— Вы должны отпустить его в Африканскую саванну! Обещаете?
— Я обещаю тебе. Если хочешь, даже пришлю тебе открытку оттуда.
— Конечно, хочу! — И Олечка напоследок крепко прижала к себе Лёвушку, поцеловала в усатую мордочку, пихнула в руки матросу, развернулась и бросилась убегать, боясь, что может передумать.
В это время взволнованные родители Олечки уже ставили на уши весь порт. Мама Таня стояла посреди дока и рыдала, а папа суетился вокруг неё. По громкоговорителю объявляли Олечкины приметы, носились какие-то люди. Вот какой переполох она устроила.
— Мамочка! — закричала Олечка, подбегая к Тане.
— Олечка! — выдохнула Таня сквозь льющиеся рекой слёзы.
— Нашлась! — пошла гулять весть по порту.
В суматохе никто не заметил, что с девочкой нет её львёнка. Обнаружилось это только дома.
Но мама Таня и не подумала ругать дочку за рассеянность: ребёнок и так, наверное, напуган был, когда потерялся. Игрушка — ерунда, купим новую, ещё лучше.
Олечка решила, что никому никогда не будет рассказывать о том, что произошло. А однажды, когда почтальон принёс им конверт со штампом Африки и открыткой с красивым видом на саванну и семейку львов, все удивились: откуда такая? Только Олечка не удивилась. Она забрала открытку к себе в комнату и поставила рядом с кроваткой. И с тех пор всегда перед сном смотрела на неё и улыбалась.
Вы скажете: так не бывает? Или — да эта девочка просто всё придумала? Кто знает, кто знает... Игрушки бывают иногда такими непредсказуемыми. А дети — тем более.
Вы ещё не устали слушать мои «игрушечные» сказки? Ох, и разболтался я сегодня! Ну, хорошо, хорошо. Ещё одну. Но только одну, а после этого я закрою свой чемоданчик! Иди-ка домой, Лёвушка. В свою сказку, в мечты маленькой девочки.
Пожалуй, закрою глаза и выберу наугад.
Ух ты... А это ещё что такое? Куклы, что ли? И имена какие-то странные: Эль и Лэ.
Главное, смотреть друг на друга не хотят. Что ж такое-то? Может, на магнитиках они? Приближаешь таких друг к другу, а они раз — и отворачиваются. Или это так кажется? А дело совсем не в этом... Ведь кукольный мастер свои секреты хранит надёжно, пружинки все в его игрушках хитрые, скрытые.
Даже кажется, что внутри что-то тикает: может даже не часики, а сердце? Но проверять этого не будем. Так, просто предположим, что это всё механизмы.
В магазине игрушек была одна полка, на которой стоял кукольный домик, совсем как настоящий. В нём жила Лэ — маленькая такая куколка, девочка сероглазая.
Каждый вечер Лэ садилась около окна и смотрела на небо, где зажигались, мерцали и гасли звёзды. Среди них находила одну — самую яркую, самую светлую. Звезду, где жил Эль — тоже кукла, только мальчик с голубыми глазами.
Собственно, небо было потолком игрушечного магазина, а звёзды были сделаны из пластика и прикреплены к нему тонкими лесками. Но и Эль, и Лэ думали, что всё это — настоящее. Лэ смотрела в окно и видела, как Эль наблюдает за ней со своей звезды, будто тоже в окно.
— Привет, Эль! — махала ему рукой Лэ.
— Привет, Лэ... — кивал ей Эль.
И они разговаривали всю ночь напролёт, Эль и Лэ... Лэ и Эль...
— Прилетай ко мне, Лэ, — говорил Эль.
— У меня нет ракеты, Эль, — грустно отвечала Лэ.
— Я сплету для тебя длинную лестницу, Лэ, и ты поднимешься ко мне, — предложил Эль.
— Конечно, я поднимусь к тебе, хоть и боюсь высоты! — обрадовалась Лэ.
Каким тёплым и добрым казалось Лэ небо, ведь там жил Эль! Звёзды подмигивали Лэ как хорошо знакомой, а месяц улыбался во весь рот, ласково освещая снег на подоконнике Лэ и поджигая разноцветными огоньками снежинки. (Конечно, ведь к рождественским праздникам её домик украсили ватой и блёстками).
Но на другую ночь Эль сказал:
— Где мне взять столько ниток, Лэ, чтобы сплести такую длинную лестницу. Давай, я прыгну к тебе с парашютом?
— Я поймаю тебя, Эль, ты не упадёшь! Только прилетай! — отвечала Лэ, протягивая к нему руки.
Снег растаял и принёс сладкий аромат яблонь. Ветки за окном кивали Лэ, соглашаясь с ней во всём. Шептали ей что-то и осыпали белые лепестки в комнату Лэ. (Весной ватный снег убрали, зато поставили рядом вазу с яблоневыми ветками).
А назавтра Эль вздыхал:
— Где взять такой парашют, чтобы на нём лететь сквозь звёзды? Да и промахнуться можно. И как я буду возвращаться обратно? Я не могу прилететь, Лэ...
— Я буду ждать и верить, Эль, что появится возможность, случится чудо... И мы встретимся, — возражала Лэ.
Так, одну ночь за другой Эль то дарил надежду Лэ, то вновь отнимал. И Лэ то улыбалась, то горько плакала.
Яблони отцвели, уступив место сирени, которая сменилась на черёмуху. Приходили последние весенние холода, а потом была жара и летние проливные дожди.
Но однажды небо надолго заволокли тучи. Две недели подряд шёл дождь и Лэ не видела своего Эль. Каждый вечер она приходила к окну, дожидаясь, когда очистится небо.
Когда же дождь кончился и тучи рассеялись, Лэ снова кинулась к окну, отыскивая заветную звезду. Застала она Эль очень грустным.
— Ты должна забыть меня, Лэ... — сказал Эль.
— Ах, почему же?! — воскликнула растерянно Лэ.
— Ни ты не можешь подняться ко мне, ни я — спуститься... Любовь рассеивается в космосе по пути к нам. Ей никогда не стать реальностью.
— Но это неправда, Эль... — не согласилась Лэ. — Просто надо надеяться.
— Надежды пусты, а мечты — призрачны. Прости, Лэ. Прощай, Лэ...
Лэ с тоской посмотрела на небо, которое стало вдруг таким чужим и пустым. Яблоня укоризненно покачивала ветками, а листочки сплетничали друг с другом.
С тех пор не хотела Лэ больше смотреть на небо. И закрывала глаза, если видела отражение звёзд в осенних лужах...
А что Эль? Да кто ж его знает... Сидит себе на своей звезде, размышляя о чём-то очень высоком. И не знает, что над ним — всё тот же потолок.
Вы ещё спросите: что это за тучи такие были в игрушечном магазине? Ну, давайте придумаем вместе, если, всё же, уверить себя, что это был именно магазин, а не история из жизни.
Например, в магазине шёл ремонт. Полки прикрыли полупрозрачной парниковой плёнкой, но на неё попадала краска. Звёзды тогда убрали, чтобы не запачкать. Да и на окно домика Лэ всё равно попало несколько капель.
Чем не объяснение? Ну, а уж почему эти двое не поладили — это извините. Неизвестно. Просто сказка кончилась. Вот и всё.
Да и мне пора. Уношу с собой свой чемоданчик и игрушки.
А вы помните, что не всё-то игрушка, даже если кажется таковой. Может, это и есть ваша сказка... И если вы будете чуточку внимательнее, то сможете её услышать, а может, даже и увидеть...
Вот и всё.
В преисподней было оживлённо. Казалось, что даже обычная тёплая атмосфера ада накалилась от суетных передвижений чертей.
Толстый, тяжело отдуваясь, репетировал перед огромным зеркалом «гопак», тщетно пытаясь придать своим неуклюжим движениям хотя бы подобие ловкости. Но выходило грузно и смешно, отчего отражение стало кривляться и строить рожи.
Чёрт погрозил зеркалу кулаком, на что отражение ехидно высунуло язык.
— Чего ты там пыхтишь? — поинтересовался проходивший мимо Кривой. Один глаз у него смотрел нагло, а второй всё норовил заглянуть в чужой карман, отчего сполз чуть ли ни до кончика носа.
— Да, вот, в командировку готовлюсь. Учу танец.
— А куда отправляют-то?
— В Харьков.
— Да, нелегко придётся, — посочувствовал Кривой.
— Кто виноват, что моему клиенту должны мерещиться именно танцующие черти?! — возмущённо топнул копытцем Толстый, — да ещё в ансамбле.
— Не повезло... Мне-то тоже не сказать, чтобы малина: придётся переодеваться в розовое трико и устраивать акробатические этюды на люстре. Терпеть не могу этих глупостей!
— Да уж, Новый год... Потом такой обвал запоев!
Мимо прошмыгнула белка.
— А она тут откуда? — удивился Толстый.
— Да, некоторые же до белочки допиваются, вот её в нашу юрисдикцию и передали, чтобы не разыскивать потом по лесам, — пояснил опытный Кривой.
— Это точно. Тут где-то летающая тарелка шастает, с этими, инопланетянами. Ох, и страшны! Зелёные, пучеглазые, фу!
— А тебя по прошлой разнарядке куда отправляли?
— Да, к слесарю одному. Мы с ним весело погуляли: он за мной по подвалу с монтировкой гонялся!
— А мы с инженером лазерную установку соорудили. К соседям как раз дыру в стене прожгли, когда ему ласты завернули.
Издалека послышалось разухабистое пение «Ой, мороз, мороз!»
— О! Деды морозы пошли, значит, Новый Год скоро.
— Хорошо, хоть во «внеурочники» не попали, справим Новый год, а там — по объектам, — ухмыльнулся Кривой.
— Да уж, а то у некоторых, понимаешь, традиция: «...Каждый год, 31 декабря, мы с друзьями ходим в баню», видите ли! А кто-то за неделю начинает квасить.
Дружным строем промаршировали черти в длинных серых пальто.
— Клёвый прикид, — заценил Толстый.
— Это — черти драповые, по обкуру являются. Нам, чертям запойным, до них далеко. Они вроде элитных войск, такие штуки могут! — завистливо вздохнул Кривой.
— Это тебе не в лосинах под потолком кривляться, — задумчиво почесал небритую щёку Толстый.
— Да уж, и не под чесночный перегар кренделя ногами выделывать! — парировал Кривой.
Откуда-то издалека до них донёсся бой часов, отсчитывающих двенадцать.
— Черти, стройсь! — послышалась команда.
Кривой, спохватившись, что он до сих пор не в форме, прыснул прочь, а Толстый, тоскливо оглядываясь на гримасничающее зеркало, поплёлся к плацу, куда подтягивались остальные черти.
Где-то в Харькове здоровый хохол отрезал смачный кусок сала, почистил луковицу и свернул голову поллитровке «Горилки»...
— Ты уверен, что всё будет в порядке? — в четырнадцатый раз спросила Алёшу мама, пробегая мимо со свитером в руке.
— Абсолютно, мам, — терпеливо кивнул тот.
— Всё так неожиданно свалилось в одну кучу: твой грипп, моё дежурство и ещё Новый год! — она вновь вихрем пронеслась мимо Алёши, на ходу открывая помаду.
— Мам, иди спокойно на дежурство. Мы с гриппом никуда не денемся: нам вдвоём будет не так скучно встречать Новый год, — утешил мальчик.
— Тебе всего десять лет, как я могу не волноваться? — мама нарисовала губы, и схватилась за массажную щётку.
— Ничего себе! Десяти лет ей мало. Ты же меня прекрасно знаешь, всё будет в порядке. Посмотрю телевизор, встречу Новый год и лягу спать, а утром ты придёшь.
— Ну, да... Ты ж у меня умница... Я постараюсь позвонить тебе, если не буду на вызове.
— Езжай, спасай своих больных. С наступающим тебя. — Алёша притянул её за шею и чмокнул в нос. Та совсем по-девчоночьи хихикнула и ласково шлёпнула сына по мягкому месту пониже спины. Натянула дублёнку, шапочку, намотала шарф, схватила сумку.
— И тебя с наступающим, Алёшка. Ну, будь умницей! — и потянулась к замку.
— А варежки, как всегда, забыла! — укоризненно проворчал он.
— Ой, точно, давай их сюда, — торопливо сунула их в карман.
— Опять потеряешь! Это уже третьи за два месяца, горе ты моё. Серьёзнее надо быть, собраннее.
— А вот и нечего меня воспитывать, кто тут — мама? Всё, пока, — она поцеловала Алёшу и вылетела из дома.
Закрыв за ней дверь, мальчик пошёл в зал, где включил телевизор. Показывали праздничный концерт: фигуристки в расшитых блёстками костюмах снежинок танцевали на льду вокруг высоченной ёлки, украшенной сияющими фонариками.
Алёша достал из-под дивана припрятанный свёрток, положил под небольшую наряженную пихту, а затем продолжил смотреть программу в обнимку со старым плюшевым медведем — Михалычем. Музыка стала тревожной, снежинки закружились в безумном вихре, отчего Алёше вдруг показалось, что они переместились к нему в комнату. Он взмахнул рукой, защищая лицо от колючих порывов вьюги, и уронил на пол Михалыча.
— Шёл вчера по лесу Мишка, на него упала шишка. А я на пол сам упал, шишку носом подобрал, — услышал мальчик снизу басовитое ворчание. Он свесился с дивана и увидел, как Михалыч встаёт сначала на четвереньки, а затем на задние лапы.
— Осторожнее надо быть, Алёша, а то не сосчитаешь потом всех шишек!
— Ты... это ты говоришь? — с трудом выдавил мальчик.
— Ну конечно, а ты думал, что с тобой телевизор общается? — усмехнулся медведь. — Мы что, так и собираемся проторчать весь Новый год перед ящиком?
— Но... я же болею... Мне никуда нельзя, — робко возразил Алёша: всё же перед ним был медведь, да ещё и говорящий, хотя и плюшевый.
— Температуры у тебя нет, — определил косолапый, потрогав лапой его лоб. — До кухни бегаешь резво. В общем, живо собирайся, мы идём на праздник, — и деловито стащил с мальчика плед.
— Куда? На какой праздник?
— На Новогоднюю ёлку, конечно, в лес! Не копайся, опоздаем.
— Но как мы туда попадём? Я же не могу выйти из дома?! — спохватился Алёша, натягивая тапочки.
— Где твой рисунок? — поинтересовался медведь.
— Под ёлкой, это для мамы.
— Он-то нам и нужен. — Михалыч подошёл к пихте и взял свёрток.
На картинке была изображена лесная поляна с огромными сугробами под звёздным небом, искрящейся от сосулек ёлкой и зверушками, окружившими её.
— Ты должен пристально посмотреть на свой рисунок и представить, что находишься внутри него, — объяснил медведь. Он взобрался на диван и взял Алёшу за руку мягкой лапой.
Мальчик положил на колени рисунок и принялся вглядываться в него, будто пытаясь проникнуть вглубь. Постепенно очертания комнаты расплылись, и внезапно Алёша понял, что они с Михалычем сидят больше не на диване, а на широком пне, прямо перед высокой елью, освещённой Луной. Рядом резвились зайцы, стряхивая снег с разлапистых сосен, проносились белки, переговаривались клесты и синицы.
Алёша соскочил с пня и оказался на снегу.
— Мне совсем не холодно! — пробормотал он удивлённо.
— Конечно, ведь это — сказочный лес. Когда ты его рисовал, то не думал о том, что зайцам и белкам должно быть холодно. Ты мечтал о сказке, от которой тепло на душе.
Они приблизились к ёлке. Подобно снежному кому, нарастая по мере приближения к центру событий, по лесу прокатился возбуждённый шёпот.
— Снеговики идут! Снеговики!!!
Алёша обернулся и увидел, как из лесной чащи, двигаясь стройной колонной, показались снеговики. Они гордо вышагивали, переваливаясь с боку на бок, гремя вёдрами и тазиками, нахлобученными вместо шляп, с носами-морковками и угольными глазами.
— Это значит, Новый год уже совсем близко, — шепнул Михалыч. — Смотри, самый большой тащит часы.
Тем временем, снеговики выстроились вокруг ёлки. Все звери разом затихли. Старший снеговик повесил на еловую лапу древние ходики с кукушкой, а затем повернулся к остальным снеговикам и взмахнул снежными лапами как заправский дирижёр.
— Новый год, новый год, к нам спешит, вот-вот придёт... — хором запели снеговики. Зайцы и белки принялись танцевать, а птицы подпевали. Даже Алёша, который не знал песни, подтянул припев:
— Не заметишь, как придёт в дом счастливый Новый год!
Внезапно, на часах открылась крошечная дверца, откуда выскочила деревянная кукушка.
— Ку-ку, ку-ку! — прокричала она двенадцать раз, — с Новым годом!
— С Новым годом, — подхватили звери и кинулись обнимать и поздравлять друг друга.
Снеговик доставал из-под ёлки подарки и вручал подбегавшим зверькам.
— Счастье для всех, даром — и пусть никто не уйдет обиженный! — приговаривал он.
Под конец, неодаренными остались только Алёша и Михалыч.
— А вы чего ждёте? Ну-ка, подходите быстренько, — позвал Снеговик. Под ёлкой лежали маленький горшок мёда и варежки.
— Ой, это же мамины! — воскликнул Алёша.
— Так это не твои? Вот незадача, а где же тогда твой подарок? — забеспокоился снеговик. С одной из еловых веток свисала длинная голубая сосулька. Снеговик сорвал её и торжественно вручил Алёше.
— Думаю, это то, что надо. Ты должен хорошенько подумать, что хочешь получить в подарок, и когда сосулька растает, желание исполнится. А сейчас закройте глаза.
Мальчик с мишкой послушно зажмурились. До их слуха донеслось далёкое пение снеговиков, а потом Алёша ощутил на своём лице мамины руки.
— С Новым годом, сынок, и с добрым утром, — он открыл глаза и увидел маму.
— Хорошо же вы спите с Михалычем! Даже телевизор не выключили. А что это у тебя в руке?
Алёша покосился на свою ладонь, в которой была зажата длинная голубая кисточка для рисования.
— Почему бы тебе не посмотреть, что принёс Дед Мороз? — предложила мама.
— Почему бы и тебе не поинтересоваться? — засмеялся мальчик и нырнул под ёлку.
— Краски! Мама! Уррра! — закричал он, развернув пакет.
— А это — мне? Какой красивый, — она прижала к груди Алёшин рисунок. — Кстати, не ругайся, я опять потеряла варежки.
— А это — что? — спросил Алёша, указывая на пихту.
— Не знаю... а как они сюда попали? — удивилась мама.
— Наверное, придётся рассказать, как было дело, — задумчиво сказал мальчик. — А ещё лучше, нарисовать: Сказку, от которой тепло на душе.
Где-то совсем неподалёку от Задумчивого Озера стоит Волшебный Лес. Нет, серьёзно, этот тёмно-зелёный, пушистый и таинственный Лес на самом деле волшебный.
Он такой потому, что в нём происходили и происходят самые настоящие удивительные и необъяснимые чудеса.
Так, однажды в Лесу появилось Чудесное Окно.
Осенним утром Окно внезапно возникло среди деревьев. Оно висело в воздухе, ни на что не опираясь, ни за что не закреплённое, так, само по себе: две створки, рамы, стекло и подоконник.
Оно просто БЫЛО в воздухе, будто являлось частью обычного, но невидимого здания.
Конечно, само по себе существование в Волшебном Лесу Окна нам могло бы показаться весьма странным, но не будем забывать, что Лес был самым что ни на есть волшебным, так что это даже где-то нормально.
А вот то, что само это Окно обладает чудесными свойствами, обнаружилось не сразу.
Первой то, что здесь всё не спроста, догадалась Рыжая Белочка.
В тот пасмурный день, когда в Лесу накрапывал дождик, Белочка случайно поскользнулась на мокрой ветке и шлёпнулась в ворох сырых листьев, лежащих под деревом.
Шкурка её моментально намокла и испачкалась.
Само падение осталось (к счастью) незамеченным, но Белочка, у которой из-за плохой погоды и без того было не очень хорошее настроение, почему-то расстроилась окончательно.
Грустная, скакала она по Лесу.
Наверное, это очень странно — видеть белку, скачущую грустно! Прыжки сами по себе должны выглядеть забавно, смешно или хотя бы просто обычно, но никак не грустно.
А грустные прыжки Белочки выглядели примерно так: прыжок, вздох... Прыжок, вздох... И так до бесконечности.
Так Белочка и доскакала до Окна.
Она уже слышала что-то о нём. Дятел оповестил об этом весь Лес. Но сама Белочка как-то ещё ни разу Окно не видела.
Закрытое Окно маячило между деревьями как кусочек странного сна.
Белочка увидела его и поскакала поближе, чтобы внимательное всё рассмотреть.
Всё же, новое хотя бы на время, но отвлекает от грустных мыслей.
Ещё один грустный прыжок, и Белочка уже сидит на подоконнике.
Ещё грустный вздох... И вдруг створки Окна начали медленно открываться. Окно распахнулось настежь, приглашая заглянуть в него.
Белочка невольно посмотрела в глубину Окна и увидела свой Волшебный Лес...
Да, это был тот же самый Волшебный Лес, но, всё же, что-то в нём было не совсем так.
Внезапно Белочка поняла, в чём дело: в Лесу за Окном стоял очень ясный день. Солнце ярко переливалось на листьях, а воздух дрожал от птичьего щебета.
Всё это оказалось настолько красиво и неожиданно, что Белочка вдруг забыла о своей печали. Её просто вдруг не стало, и всё тут!
А Окно тихонечко закрыло свои створки, и во всём Лесу снова стало пасмурно и серо. Но Белочка уже больше не грустила.
Спрыгнув с подоконника, она со всех лапок ринулась искать свою подругу Зайку.
По дороге взволнованная Белочка встречала других зверушек и птиц, которым она рассказывала о Чудесном Окне.
И вскоре весь Лес узнал об этом.
Кто-то не верил в чудеса (хотя жил в Волшебном Лесу!). А некоторые приходили к Окну просто так, поглазеть. Они смотрели в него, но ничего особенного с ними не происходило.
Находились и такие, кому просто нравилось хандрить и жаловаться. И если их приводили к Окну, они пугались, что их тоска пройдёт, никто не будет их больше утешать, обращать ни них внимание, и они просто удирали во всю прыть.
Но те, кому было почему-то грустно, обидно или скучно, приходили к Окну и находили за ним что-то своё: печаль отступала, находились ответы на многие вопросы и много всего другого удивительного происходило с ними.
Постепенно все звери привыкли к тому, что у них в Лесу есть Чудесное Окно, которое гостеприимно открывается для всех.
Старые Совы устроили дискуссию о том, что дело вовсе даже не в чудесных свойствах Окна, а в том, что просто каждый находит здесь место, где можно спокойно подумать и помечтать. Медведи с ними не соглашались, и говорили, что это — настоящее чудо!
Но какая разница от того, что они все думали про Окно!? Оно просто было. Казалось, оно здесь навсегда. Что могло с ним случиться?
Однажды ночью в Лесу был дикий ветер. Деревья качало из стороны в сторону и клонило к земле. Ветки трещали, а стволы жалобно скрипели.
Все звери попрятались по норкам, дуплам и гнёздам. Они и думать забыли о Чудесном Окне.
И только одна Рыжая Белочка, которая задержалась в гостях у Зайки, и теперь не могла дойти до дома, задумалась: а каково же Окну? Ведь ему некуда спрятаться в это ненастье!
— Зайка! А что же будет с нашим Окном? — волновалась она.
— А что с ним может быть? — спросила Зайка.
— Ну, не знаю... Такой ветер... А вдруг его унесёт?!
— Какие глупости! Разве может с ним что-нибудь случиться! — засмеялась Зайка.
— Не знаю, не знаю... — пробормотала Белочка. Но что бы она там ни думала, всё равно выйти наружу она не могла: её бы сразу сдуло порывом ветра.
А утром, едва рассвело и ветер стих, она разбудила Зайку, и они вместе поскакали к Окну.
Ветер за ночь наделал немало бед: всюду валялись сломанные ветки и даже деревца. У кого-то пострадали жилища. Выглядело всё очень печально.
Но самым ужасным было то, что случилось с Окном.
Нет, его действительно не унесло ветром — Зайка была права. Но огромная ветка, которую швырнул бестолковый ветер, разбила прозрачное стекло.
И теперь Окно казалось пустым. Оно больше не открывалось, когда к нему подходили. Всё было обыденным и привычным.
Белочка тихонечко села на подоконник и заплакала, закрывая лапками рыжий носик. Зайке тоже было не по себе.
— Неужели ничего нельзя сделать? — рыдала Белочка. — Неужели всё закончилось?!
Звери, собиравшиеся вокруг Окна, пожимали плечами: как можно спасти чудо? Какое для этого нужно ещё чудо?
Хмурый Волк, который неоднократно навещал Окно, почесал загривок, и прорычал:
— Ну, не могу ручаться, но можно попробовать... Выплавить новое стекло из осколков... Если только их все собрать...
— Точно! — подхватил Бобёр. — Попробовать надо.
И пока Белочка вытирала слёзы, поглаживая лапкой поцарапанный подоконник, Бобры разобрали раму и вытащили оставшиеся осколки. Лисичка подобрала из травы стёклышки и собрала в ведёрко.
Зайцы отнесли его Ежикам. А Ёжики развели в печке огонь и подкладывали в неё угольки, которые притащили Кроты.
Вскоре новое стекло было отлито.
Из-за своих слёз Белочка не видела, как принесли готовое стекло и как Бобры вставляют его в раму. Она всё продолжала гладить лапкой подоконник. Подняв почти закрывшиеся от слёз глазки, она посмотрела на Окно.
И то ли о того, что в него вставили стекло, то ли благодаря пушистой лапке Белочки, но оно вдруг открыло створки.
За ним по-прежнему был солнечный Лес. И Белочка перестала плакать, ей стало радостно и легко. Чудо действительно произошло.
Звери по-прежнему ходили к Окну. Но теперь в Лесу тщательно следили за тем, чтобы с Окном ничего больше не случилось: стёкла заботливо протирали, а в бури закрывали специальными ставнями.
Ведь даже если Окно и чудесное, это ещё не значит, что его не надо беречь. Чудо может быть очень хрупким...
В одном Городе жили замечательные люди: умные и красивые. У каждого был свой дом — похожий на своего хозяина.
А посреди Города стоял Уродливый Замок. И жила в нём семья уродов. У них были перекошенные страшные лица, горбатые спины и злые глаза. И души у них были такие же уродские, и мысли.
Больше всего на свете уроды ненавидели всё то, что не было уродливым. Их раздражали цветы: и они их безжалостно вытаптывали на территории Замка. Иногда они выходили по ночам, рассыпались по Городу и портили всё, что попадалось под руку: обливали помоями чистое бельё, которое прачки вывешивали на просушку, выкалывали кошкам глаза — а зачем они так пристально смотрят? Выбивали зубы собакам — чтобы не вздумали даже укусить их уродливые ноги!
И не было на них управы, так как уроды правили этим Городом.
Как это произошло — никто уже не помнил. То ли завоевали город, то ли купили, не важно. Но жизнь в городе из-за них была уродская.
Хуже всего приходилось в Городе красивым людям: уроды как могли, вредили им. Изуродовать их они не могли, потому, что были трусливы, поэтому просто тряслись от злости.
Однажды семья уродов сидела вечером в своём Уродливом Замке и ужинала. Прислуживали им уродливые слуги: других они до себя не допускали. В их ворота никто никогда не стучался, поэтому для них всех было удивительно услышать лязганье дверного кольца об дерево.
— Кто ещё там? — грубо спросил Отец-урод.
— Впустите меня, добрые люди! — послышался из-за дверей старческий скрежет.
— Добрые? — загоготали дети-уроды.
Но дверь они открыли, и перед ними предстала самая уродливая старуха, какую себе только можно было вообразить.
У неё был провален нос, глаза смотрели из глубоких тёмных глазниц как крошечные горящие угольки, рот скалился огрызками гнилых зубов, а уши свисали как у свиньи. Сморщенное лицо её было усыпано гнойными струпьям. Спину старухи украшал безобразный горб, а руки были похожи на лапы хищной птицы.
Уроды даже замерли от восторга: такого приятного для них зрелища они не видели никогда! И они немедленно пригласили старуху за стол.
Старуха стала молча хватать со стола еду и запихивать в беззубый рот, давясь и шамкая. Уроды только улыбались: наконец-то нашёлся кто-то, ещё более отвратительный, чем они.
— Кто ты, старуха? И как сюда попала? — спросил Отец-урод.
Старуха подняла на него глаза из-под лысых бровей и криво ухмыльнулась.
— Ты хочешь узнать, кто я такая? — и расхохоталась.
Неожиданно для себя, стали хохотать все уроды: и урод-Отец, и уродка-Мать, и дети, и слуги, даже уродливые собаки стали лаять, будто заражаясь общим восторгом.
Вдруг старуха резко оборвала хохот и уставилась на урода-Отца. Потом перевела горящие глаза на всех остальных.
Смех застрял у них в глотках как кусок непрожёванного мяса.
— Так вы хотите узнать, кто я такая? — вкрадчиво спросила старуха.
Уродам уже не хотелось ничего узнавать, но они растерянно закивали.
— Я скажу вам, это можно, — тихо захихикала старуха. — Я — ваша Смерть!
Уроды обмерли, услышав это. Самый младший полез было под стол, пытаясь спрятаться, но старуха метнула в него свой взгляд и он застыл на месте.
— Ты — Смерть? Но почему так внезапно? И почему ты такая уродливая? — спросил дрожащим голосом урод-Отец.
— Да потому, — ответила Смерть, — что к уродам приходит уродская смерть.
И она протянула руку, коснувшись грязным длинным когтем лица урода-Отца.
Мгновенно кожа его покрылась такими же отвратительными струпьями — смерть в этот раз пришла в облике чумы.
Дети-уроды, слуги и Мать-уродка с визгом стали метаться по Замку, но Смерть настигала их везде, оставляя на них свои страшные отметины, и заставляя падать.
Когда она закончила свою грязную работу, в Замке не осталось никого живого. Тогда Смерть ещё раз ухмыльнулась своим каким-то тайным мыслям, натянула на лицо капюшон и исчезла.
А Город долго ещё ничего не знал о смерти уродов. Просто перестали твориться всякие гадости, никто больше не обижал красоту.
Замок предпочитали обходить стороной, будто зная, что он скрывает что-то ужасное и очень уродливое...
Вы хотите узнать правдивую историю о Спящей Красавице?
Нет, конечно, есть хорошо всем известная сказка Шарля Перро, но ведь сказки очень часто впоследствии воплощаются в реальность. Только, к сожалению, конец у них иногда бывает непредсказуемым.
Но, как бы там ни было, рассказать эту историю всё равно стоит. Конечно же, она будет о любви, о верности и... о том, какой великолепный игрок судьба. И о том, что играя в жизнь, подчас пропускаешь жизнь настоящую... Ну да что тратить время на присказки! Вот вам сказка. Вернее, правдивая история.
Итак...
... — И ты вернёшься, когда меня уже не будет... — в очередной раз ни то спрашивала, ни то утверждала Доминик.
— Да, и ничего с этим не поделаешь, — снова вздохнул Рей.
Где-то в глубине души, его уже начало мучить смутное раздражение, но он понимал, что завтра всё это закончится: космический корабль унесёт его на сто лет далеко от Планеты. Он улетит и вернётся молодым, а Доминик останется. За это время она успеет состариться и умереть. Но кто же виноват в этом, что век человеческий и веком-то назвать трудно, не то, что пережить. Вечная молодость присуща только богам, а они — обычные люди.
В его душе шевельнулась жалость. Рей вздохнул, притянул к себе До, прижал крепко, будто пытаясь хотя бы ненадолго утешить её, прекратить поток вздохов и слёз.
Доминик зарылась лицом в его грудь и сглотнула вязкую слюну. Слёзы кончились уже накануне. Осталась только глухая безнадёжность и неизбежность.
«Неужели это происходит со мной? Очень сложно в это поверить, а особенно — смириться. Как красиво всё у них начиналось, какое было восхитительное продолжение. А теперь что, всё? Без остатка? Навсегда?»
— Но почему ты? — горько и безнадёжно спросила До. — Почему не отправят того, у кого нет любимой? Зачем эта разлука? — она сама понимала, что говорит глупости: Рей мечтал о полёте к звёздам с раннего детства, как мечтала она научиться разгонять облака одним магическим движением руки. Каждый из них играл во что-то в своей жизни и однажды это становилось их смыслом.
«Вечно мы стремимся подобрать себе игрушки поинтереснее, чтобы они соответствовали нашим запросам и личным амбициям. Какая-то рука трясёт монетки, выбрасывая их на огромный стол: кому что выпадет. И мы гребём, гребём их, только бы набрать нужную сумму и откупиться от бед. Но не всегда нам это удаётся, увы... Только любовь всегда была и будет вопреки игре, — думала Доминик. — Она всегда встаёт как огромный знак вопроса: а что ты выберешь?»
И они выбирали. Каждый по своему разумению.
Рей, вот, выбрал звёзды. Или звёзды выбрали его, назначив своим послом с Планеты. Судьба была к нему благосклонна, оплатив все его заказы с раннего детства и доставив подарки, перевязанные розовой ленточкой, к порогу.
А Доминик, готовая пожертвовать своей магией, выбрала любовь. Но, к сожалению, её мнение уже не учитывалось. И она, вместе со своею любовью, снова и снова пыталась выиграть в чужой игре, на чужом поле и по правилам, которые никак не желали ей подчиняться. Судьба иронично поглядывала на то, как карабкается маленькая букашка До по стенкам огромного стеклянного стакана, и в тот момент, когда она уже была близка к краю, лёгким движением пальца отправляла её обратно на дно.
А Доминик в это время отпечатывала в своей памяти каждую утекающую секундочку, каждую чёрточку лица Рея и каждое слово, будто бы это было способно заменить его самого! Будто что-то вообще способно заменить человека, его улыбку, движения и прикосновения.
— Я люблю тебя, До, — говорил Рей. — Я всегда буду любить тебя, но пойми меня, любимая, у меня есть мечта! Я всегда хотел быть победителем в этой игре! И мне выпал не просто шанс, а первое место. Разве ты не порадуешься вместе со мной?
Доминик закрыла на секундочку глаза и улыбнулась.
— Конечно, любимый. Конечно же, я радуюсь за тебя и вместе с тобой. Знай, что я всегда буду любить только тебя, всю жизнь. Я буду ждать тебя!
«... Какие бессмысленные слова», — вновь подумала она, — «Ведь ожидание не в состоянии приблизить их встречу ни на йоту, так как лежит она за пределами короткой человеческой жизни. Как же разминутся они на этот раз! А вдруг не встретиться им больше никогда, кто там знает, как оно будет. Ведь есть только «сейчас», никаких «завтра» так никогда и не бывает... И всё всегда уходит во «вчера», сколько ни оттягивай время. Оно сначала делает вид, что тянется долго, а как только ты отворачиваешься, обрушивается на тебя, утягивая за собой...»
...Последний поцелуй перед стартом. Каким бы долгим и отчаянным он ни был, но и он оборвался. Группа астронавтов, в том числе, Рей, направилась к космическому кораблю. Он стоял посреди лётной площадки космодрома: огромный и загадочный, как символ долгой дороги через пространство. И этой дорогой сейчас уходили люди. И среди них — Рей.
Доминик знала, что видит его в последний раз.
— Я буду любить тебя всегда!
— Я буду любить тебя всегда!
Два голоса, повторившие эти слова и удаляющиеся, затихающие шаги, остро зафиксированные памятью.
И старт. В небо, в бесконечно долгое никогда. Никогда, разделяющее мир на две половинки. Судьба сдала карты и припрятала в рукаве «джокера».
Доминик бежала с космодрома, ничего не различая из-за слёз и не слыша ничего из-за стука собственного сердца в ушах, в горле, в груди, во всём теле. Оно будто имело твёрдое намерение вырваться наружу. И она была бы рада дать ему ускользнуть, лишь бы разом прекратилась эта невыносимая, рвущая боль. Но коварное сердце вскоре подладилось под ритм бега и лишь гулко ухало в такт быстрым шагам.
Ей больше всего на свете хотелось забиться в щель: она садилась на пол в своей комнате, закрывала лицо ладошками и вновь вскакивала, не в силах успокоиться. Девушка вскакивала с кровати и бежала среди ночи в соседний бар, чтобы слегка разбавить тишину, которая была следствием пустоты в её душе. Она заказывала подряд, по списку, алкогольные коктейли, не вдаваясь в их содержание и даже не вчитываясь в названия. Потом она перешла на более крепкие напитки, чтобы не тратить время.
От виски саднило в горле, а забвение всё не приходило.
Тогда До сделала рейд по аптекам, скупая успокаивающие таблетки и настойки. Но пачка снотворного будто спугнула сон, который отказался иметь с ней дело.
Она всё больше напоминала привидение, пугая своих подруг и других студентов Академии Магов.
— Неужели нет никакого способа утешить её? — тяжело вздохнула Мишель, близкая подруга Доминик.
— Боюсь, что только — время, — откликнулся Файет.
Время шло. Доминик больше им не дорожила: и оно утекало сквозь неё, принеся сначала сон, а затем и внешнее спокойствие. Практически все были убеждены, что всё уже прошло и начинает забываться.
Только Ми скептически и тревожно качала головой, прижимаясь к Файету, будто боясь, что разлука может оказаться заразной.
И угораздило же волшебницу полюбить астронавта!
Их мир, такой многогранный и такой необыкновенный, похожий на самую увлекательную детскую игру, включал в себя самые удивительные возможности и проявления: от колдовства над прокисшим молоком, до полётов в другие галактики. Об этом можно было только мечтать, но иногда это же и создавало совершенно невозможные обстоятельства, подобные тем, которые случились с Доминик и Реем.
Способности До позволили ей вполне благополучно выйти на сессию и блестяще сдать экзамены, несмотря на потрясение. Да и экзаменаторы не были к ней придирчивы и строги, как обычно: достаточно было посмотреть на её исхудавшее и побледневшее лицо, чтобы раз и навсегда проникнуться глубокой жалостью.
Приехав на каникулы домой, она оказалась в мягких объятиях своей семьи, которая сочувствовала и сопереживала ей, между делом пытаясь познакомить то с подающим большие надежды преподавателем основ магии в местной школе, то с сыном соседей... Родители пренебрегали городским комфортом, отдавая должное деревенской простоте и уюту. Впрочем, многие стремились быть ближе к природе, несмотря на высоты прогресса. Живность предпочитали содержать и кормить по-старинке, заготавливая на зиму сено. Было в этом какое-то своё, особое очарование.
Доминик приветливо улыбалась соседям, проводила вечера в компании претендентов, которые по какой-то странной причине не могли никогда явиться на следующее свидание: то одного из дому не выпускала свирепо хрюкающая и скалящаяся свинья, то лошадь другого неожиданно начала исполнять цирковые номера, наотрез отказавшись просто скакать по прямой дороге.
А потом, однажды, До встала рано утром, умылась, надела нарядное платье, собрала в корзинку гостинцы и вышла из дому, улыбаясь и поражаясь самой себе: как до сих пор ей в голову не пришло это решение!
Путь её лежал к дому прабабушки, считавшейся одной из самых могущественных и влиятельных колдуний Государства.
Бабушки, даже если они и колдуньи, всё равно, в первую очередь бабушки: до умопомрачения любящие своих внуков и, тем более, правнуков. Первым делом Мадам Силеста крепко обняла её, похлопав по спине так, что у той задребезжали позвонки, заставила съесть тарелку свежей клубники с молоком, заодно налив себе стаканчик смородиновой наливки, которую принесла До.
И лишь затем, уютно устроившись в кресле-качалке и застучав спицами, прабабушка сказала.
— Я знаю, До, зачем ты пришла. Достаточно заглянуть в твоё сердце. Это написано в нём крупными буквами. Ты хочешь сыграть с судьбой в очень хитрую игру, обманув старость и смерть!
Доминик только кивнула: старушка не ошиблась ни в чём.
— И ещё я знаю, детка, что решение твоё твердо, а ты всё так же упряма, — мягко продолжила Мадам Си.
Доминик улыбнулась, вспомнив свои детские проделки.
— Ведь это на самом деле возможно, бабуль! — пылко воскликнула она. — И тебе это точно по силам! Рецепт Спящей Красавицы действительно существует. К нему, правда, никто не прибегал никогда... — с сомнением в голосе закончила она.
Силеста кивнула.
— Да, всё это так. И ты знаешь, дорогая, почему? Потому, что обыграть судьбу — очень хитрая задача. Под силу ли нам тягаться с предначертанным? Будет ли цена, заплаченная тобой за результат, соответствовать ему? Судьба сама и крупье, и игрок, как такую обыграть?
До упрямо сдвинула брови. А старая колдунья продолжала.
— Я знаю, что ты хочешь впасть в волшебный сон, который сохранит тебя юной и прекрасной сто лет. Но вот, о чём я прошу тебя подумать, детка...
— Сейчас тут, с тобой, мы, твои родные, твои друзья, твой знакомый мир. Проснувшись через сто лет, ты не застанешь уже никого. Всё будет чужим. Скажи мне, стоит ли один единственный человек всего этого?
— Конечно, стоит! — горячо воскликнула До. — Моя тоска по нему не проходит, а любовь заслоняет всё остальное.
Старуха вздохнула.
— Я понимаю тебя, дитя... Но найдёшь ли ты то, что ищешь, через сто лет?
Доминик ясно улыбнулась.
— Конечно, я уверена, что наша любовь переживёт век! Ведь мы поклялись, что будем любить друг друга вечно!
Прабабка долго молчала, а потом добавила.
— Я не случайно говорю тебе это, До... Ты должна знать, что колдовство сработает только в том случае, если твой принц будет любить тебя. Уверена ли ты в нём, дорогая внучка?
И Доминик твёрдо ответила.
— Да. Как в себе.
Колдунья встала, взяла за руку До и повела в маленькую комнату, наверх по лестнице.
— Хорошо, детка, я сделаю то, что ты просишь. Более того, я оставлю распоряжение, чтобы все те сто лет, которые ты проспишь, о тебе заботились и помнили. Может, действительно, к лучшему, что ты не стала прощаться с родными и надрывать их сердца. Я стара и повидала многое: и смерть, и разлуку. Поэтому я отпускаю тебя со смирением.
До прилегла на кровать, стоящую у окна, а прабабка села рядом с ней и достала из кармана веретено.
— Не будем нарушать традиций, До. По крайней мере, хотя бы основные из них. Поцелуем твой принц тебя не разбудит, это понятно. Поэтому ты проснёшься самостоятельно, ровно через сто лет. Но помни, дорогая, что поцелуй любимого, ради которого ты идёшь на этот шаг, должен быть! Если этого не произойдёт, ты просто превратишься в пыль, как если бы умерла сто лет назад.
Старая колдунья, которая, казалось, постарела за этот час ещё больше, наклонилась над правнучкой и поцеловала в лоб, после чего Доминик уколола палец веретеном и мгновенно впала в глубокий сон.
Мадам Силеста погладила спящую девушку по щеке и тихо сказал.
— Надеюсь, ты выиграешь, моя девочка...
Весть о новой Спящей Красавице мгновенно облетела окрестности и достигла даже самых отдалённых уголков Государства.
Взглянуть на Доминик приезжали и её близкие, и даже совсем незнакомые люди.
Мишель положила ей на грудь букет фиалок, заколдовав их на вечное неувядание, а Файет вытер ей слёзы.
Годы шли. Не стало Мадам Си, бабушки и матери Доминик, её сестёр и братьев. О Ми и Файете уже вспоминали их внуки...
А Доминик всё спала.
Со временем о ней практически забыли, лишь, согласно указаниям Мадам Силесты, сменяли друг друга слуги, ухаживающие за ней, в ожидании окончания столетия и её сна.
И в тот момент, когда корабль Рея вошёл в плотные слои атмосферы, Доминик открыла глаза.
Встав с кровати, она уронила на колени букет фиалок, подняла его и вспомнила ту, которая их так любила.
— Бабушка? — неуверенно позвала она.
На её возглас немедленно явился человек в изящной, но несколько странной одежде.
— С пробуждением вас! — поклонился он.
— А где прабабушка? — спросила До, всё ещё не понимая, что она проснулась спустя сто лет.
— Понимаете, прошло сто лет... — начал было тот.
— Да, простите, я поняла, — тихо сказала Доминик.
Ей вдруг стало как-то не по себе. Захотелось срочно увидеть хоть одно родное лицо. Она встала, прошла мимо служащего и спустилась вниз.
Как же всё здесь изменилось!
Старые вещи со временем приходили в негодность, и их заменяли новыми. Но и люди, которые были с ней, — тоже ушли.
Всё это нахлынуло на Доминик в один миг, заставив похолодеть. Но мысль о встрече с Реем возродила надежду.
Она устремилась прямо на космодром. Мир за сто лет, конечно, сильно изменился, но, к счастью, не настолько, чтобы До не смогла найти дорогу.
Астронавтов встречали с цветами и музыкой. Они шли, отдавая приветствия, через толпу.
И когда группа поравнялась с нею, она окликнула.
— Рей!
Один из астронавтов внезапно замер, обернулся, нарушив строй.
— До? — не в силах поверить в происходящее, осторожно спросил Рей.
Доминик шагнула к нему из толпы и протянула фиалки.
Рей машинально взял её за запястья. Другие астронавты обступили их в глубоком молчании. Шум толпы тоже стих.
— Рей, это я, Доминик, — повторила она несколько раз.
— Но... как? — еле выговорил потрясённый Рей.
Доминик улыбнулась.
— Я так хотела, чтобы мы с тобой вновь встретились, что заснула на сотню лет. И теперь мы можем снова быть вместе! Я так люблю тебя, Рей! А ты ведь тоже не забыл, не разлюбил меня?
Рей замялся, оборачиваясь на своих коллег. Те молча смотрели на них, ожидая развязки.
Он глубоко вздохнул, крепче сжал руки Доминик и сбивчиво заговорил.
— Понимаешь, До... Видишь ли... Нет, конечно, я не забыл тебя! Как можно тебя забыть?
Девушка с тревожной улыбкой вглядывалась в лицо Рея. А он продолжал, не в силах поднять на неё глаза.
— Но я не надеялся вновь обрести тебя... За это время я полюбил другую женщину, До... Мы были с ней всё это время, пока летели... Она была рядом. Ты же понимаешь, милая... Ведь я не знал, я не мог себе представить, что мы сможем встретиться, пойми, Доминик!
На лице До отразились попеременно горечь, разочарование и обида, которые под конец сменились печальной улыбкой.
— Ах, Рей, Рей... — медленно сказала она. — Судьба действительно оказалась лучшим игроком.
Она осторожно высвободила свои руки из рук Рея и сжала букет, который он так и не взял.
Глядя на фиалки, она вновь вспомнила Мишель, её верного спутника Файета, маму, прабабушку и всех тех, с кем ей пришлось расстаться...
Рей виновато смотрел на неё. Доминик улыбнулась и положила ему на плечо руку.
— Не надо, Рей... Я знаю уже, что заплатила непомерную цену за иллюзию, которая принадлежит только мне... — она медленно повернулась к нему спиной и пошла прочь.
«И всё же, Рей, ведь ты поклялся любить меня вечно... Как же замечательно умеет блефовать судьба», — подумала она в последний момент.
А потом она рассыпалась на миллионы частичек пыли, которую тут же разметал ветер...
Белка и Бурундук жили по соседству в Сосновом Лесу. Частенько вместе разведывали, где можно собрать спелых орешков или ароматных грибов.
— Вставай, Бурундук! — стучалась к нему в норку Белка.
— Уже иду, Белка, — отвечал сонный Бурундук.
Лес был богат на дары, и потому припасов хватало, чтобы доверху забить кладовые. Потрудившись хорошенько летом и осенью, можно было не беспокоиться о том, что будет пуст живот зимой.
— А не поменяться ли нам, Белка? У меня больше грибов, а у тебя — орехов, — предлагал Бурундук, и они перетаскивали еду из норки в дупло и наоборот.
Как-то раз Белка была занята чисткой рыжей шубки, которую испачкала в смоле, и Бурундук отправился за орехами один. Как раз должны были поспеть, только успевай собирать.
— Иди, Бурундук, удачи! — сказала Белка, выковыривая щепочкой смолу.
Бурундук отправился в путь. Ему повезло наткнуться на орешник с таким количеством орехов, что могло бы хватить на три зимы.
Засмотревшись на это ореховое великолепие, Бурундук загрустил:
— Неужели придётся делиться с Белкой? Она там сидит себе, лапки свесив с ветки, шёрстку расчесывает, а я ношусь по деревьям, пяточки сбиваю. С какой это стати?
Поэтому Бурундук вернулся домой потихоньку, будто ничего и не нашёл. Белка вычистила шубку, и встречала закат, сидя на макушке сосны.
А Бурундук еле дождался ночи, чтобы вернуться к орешнику. Страшно было добираться по темноте: рядом ухала сова, красными огоньками блестели чьи-то глаза внизу, а ветер угрожающе шумел в ветвях. Душа Бурундука уходила в кончик хвоста, но он слишком был околдован ореховыми видениями.
Три раза за ночь успел он туда и обратно, прихватывая самые крупные и спелые орехи.
Утром Белка, как всегда, пришла будить соседа, но тот лишь ответил из-за двери, что захворал и сегодня никуда не пойдёт. Обеспокоенная Белка принесла горстку целебных листиков мать-мачехи и велела Бурундуку полоскать горло.
Конечно, никакое горло у него не болело, просто не выспался и всё.
А вечером Белка вновь навестила Бурундука.
— Открывай, Бурундук, я тебя проведать пришла! — крикнула Белка.
Тот приоткрыл дверь и просунул в щёлочку нос.
— Нет, Белка, не пущу я тебя в гости.
У Белки округлились глаза.
— Это почему, Бурундук?
Тот почесал за ухом и ответил.
— У тебя, Белка, лапы грязные. Натопчешь, а мне убирать!
Белка так на хвостик и присела. Поднесла к глазам ладошки, чтобы повнимательнее рассмотреть. Потом оглядела задние лапки. Хм... Лапы как лапы. Не самые чистые, конечно, но и грязь комками не падает. Однако, всё же, сомнение закралось в её душу.
В недоумении вернулась она в дупло, и целый вечер тёрла подушечки лап камешком, так, что они стали розовыми.
А Бурундук тихонько хихикал в норке: как же ловко он развернул соседушку! Не хватало, чтобы она зашла и увидела отборные орехи на его кухне.
Ночью он опять совершил путешествие до орешника.
На следующее утро Белка не стала будить Бурундука. Сходила за грибами, снова помыла лапки в ближайшем ручье и только тогда постучалась в норку.
— Открывай, Бурундук! У меня, наверное, самые чистые лапы во всём лесу.
Скрипнула дверца, и Бурундук хитро глянул на неё.
— Посмотри на свою шкурку, Белка! У тебя же сыпется шерсть, смола налипла, хвоинки какие-то. Ты просто грязнуля!
Белка страшно расстроилась. Она столько времени отдавала своей шкурке, чтобы та была чистенькой и блестящей, а Бурундук сказал, что она неряха...
Целый вечер Белка провела перед зеркалом, выдирая целые клочки шерсти, которые казались ей подозрительными.
За ночь Бурундук перетащил припасы в тайную кладовую и уже мог не опасаться, что Белка догадается о его хитрости.
Когда Белка показалась утром из дупла, он уже караулил её и, завидев, чуть не упал с ветки: по всей шкурке у той светились проплешины.
— Белка! Что ты с собой натворила? — с ужасом спросил Бурундук.
Та грустно посмотрела на него и ответила.
— Я сделала свою шёрстку очень чистой. Что-то не так, Бурундук?
— Да я же пошутил, Белка, — расстроено пробормотал тот.
— Пошутил?! — возмутилась Белка. — Ну, знаешь ли, Бурундук! Не хочу водиться с тобой после таких шуточек.
И ушла в дупло, громко хлопнув дверцей.
Так и рассорились добрые соседи. Из-за чего? Из-за горстки орешков, которых вдоволь было в лесу.
А орехи Бурундуку пришлось выбросить, так как они оказались внутри червивыми...
|
...Я вывел крыс отрогами Шварцвальда, И выпил залпом небо над Берлином... (К. Арбенин, «Крысолов P.S.»)
|
Главный советник мэра, Отто Кюхенмайстер топал ногами, истошно вопя, а серая крыса носилась по залу в тщетной попытке скрыться. В неё летели друг за другом оба башмака, чернильница и даже напудренный парик, вынуждая уворачиваться. На пути внезапно её меняющейся траектории попадались свитки, которые тут же сметались на пол, вызывая новые мощные залпы криков.
Наконец, ей удалось нырнуть за массивный шкаф с книгами, где бы она могла просочиться в самый дальний угол и переждать звуковую атаку.
Преследователь, видя, что крыса теперь недосягаема, напоследок чертыхнулся и огляделся по сторонам, оценивая масштабы разрухи.
— Подлая тварь! Сожрала пергамент с отчётом за квартал и полфунта свечей, чтоб ей лопнуть!
— Господин Кюхенмайстер, что за шум? — в дверях нарисовался младший помощник, Ульрих Шторх.
— А, это ты, лентяй! — набросился на него советник, вымещая зло. — Сколько раз можно повторять, чтобы ты вовремя рассыпал крысиную отраву и ставил крысоловки!
— Но, господин Кюхенмайстер, я только вчера разложил кучки порошка по всей библиотеке... — принялся оправдываться Ульрих.
— Тогда почему эта скотина жрёт с моего стола как приглашённая особа?
— Наверное, этот яд уже не действует, а крысоловки они давно обходят стороной.
Отто Кюхенмайстер устало опустился в резное кресло за письменным столом и утёр лысину крахмальным платочком.
— Обнаглели донельзя! Воруют еду из-под носа у котов, прогуливаются по спальне как по набережной, грызут всё, что попадётся под их жадные зубёнки... Я просто не знаю, что делать! Если так пойдёт, они вскорости сожрут нас самих.
Ульрих печально покачал головой.
— Если б ещё только это. С крысами в город неизбежно приходят болезни. Кругом свирепствует чума, лишь в наш Дитерштайм она ещё не заходила. Но теперь-то уж точно жди беды.
— Не каркай, и без тебя тошно, — буркнул советник.
— Нашему городу нужно средство посильнее мышьяка и капканов. Нечто грозное и не знающее осечек... — задумчиво произнёс Ульрих.
— Ненасытный крысоед, например? — усмехнулся Кюхенмайстер.
— Нет... я говорю о чём-то чудесном... Погодите, погодите... Припоминаю, я встречал кое-что в одной из книг.
Парень полез как раз в тот шкаф, за которым притаилась до наступления лучших времён крыса. Кюхенмайстер с тоской покосился, как тот извлекает стопки пыльных фолиантов, и устало махнул рукой.
— Вот, то, что я искал, — сообщил Ульрих Шторх, перелистав, по меньшей мере, с десяток талмудов. — Баллада о крысолове.
— И ты тратил столько времени на то, чтобы найти сказочку? — фыркнул советник. — И где твоя голова?
— Погодите, погодите... Это — не сказка, скорее, легенда: о крысолове, который вывел крыс из города, играя на флейте.
— Хорошо, легенда, даже быль. Но нам-то это чем поможет? Того крысолова уж и в помине нет, не собираешься ли ты вызвать его дух?
— Надо пригласить другого, ведь должен же быть последователь. Ну, или, хотя бы, развесить объявления, что требуется крысолов.
— Хорошо, я доложу мэру, если он согласится, то так и поступим.
Лучшие писцы Дитерштайма трудились над объявлениями, ведь это был указ самого мэра, а быстроногие мальчишки развесили их на всех домах, не пропустив ни одного.
И случайное ли совпадение было тому причиной или это действительно было чудом, но в городе появился тот, кого так ждали.
Ганс-крысолов весь день топал по пыльной дороге, ведущей от Кристенбурга к Дитерштайму. Его вела не слава, а, скорее, нужда: практичные горожане обычно не больно-то верили в легенды о повелителях крыс и лишь смеялись над его предложениями. Башмаки Ганса давно износились, а в худых карманах гулял ветер. Рассчитывать на тёплый приём в другом городе особенно не приходилось, но можно было натаскать воды на кухне бюргерши и получить миску горячего, жирного супа с краюхой ржаного хлеба. А если наколоть дров, то и кружечку тёмного пива с ароматной пеной.
Он долго стучал в городские ворота, прежде чем в окошечке показалась красная физиономия заспанного охранника.
— Кто такой? — хрюкнул тот.
— Я — Ганс-крысолов! Не найдётся ли в вашем городе какой-нибудь работёнки для меня?
То, с какой скоростью распахнулись вслед за этими словами ворота, слегка напугало Ганса, но ещё больше он струхнул, когда из будки выскочил громадный привратник и сгрёб его в охапку.
— Вот повезло-то! Главный стражник за тебя будет мне весьма благодарен.
— Эй, полегче! — возмутился Ганс. — Я ничего плохого не сделал, отпусти меня.
Привратник расхохотался и поволок несчастного крысолова к главному стражнику.
Ганса в этот день столько раз передавали из рук в руки, от одной инстанции — к другой, более высокой, что он совсем растерялся и даже как-то обмяк. Тем более, что ему страшно хотелось есть, а в животе урчало и постанывало.
Но вот его проводили в кабинет Отто Кюхенмайстера.
Советник как раз собирался отобедать: Анна, служанка в белоснежном переднике, с полными белыми плечами и волосами цвета спелых колосьев внесла поднос с жареной курицей и водрузила на стол, где уже ожидали овощи, кувшин с молодым пивом, паштеты трёх сортов, открытый рыбный пирог и прочие яства.
Кюхенмайстер страшно не любил, когда его отрывали от приёма пищи, поскольку погружался он в это дело едва ли ни с головой — глубже, чем в отчёты.
— Кто там ещё? — недовольно рявкнул он, и Анна застыла у подлокотника его кресла, сложив руки на животе.
Впрочем, он сам отдал приказ тащить к нему крысолова немедленно, в любое время суток, поэтому особо пенять было не на кого, что однако не помешало ему хорошенько выбранить подчинённых, которые не считаются со здоровьем и благополучием начальника, и лишь затем глянул на Ганса.
Тот стоял, переминаясь с ноги на ногу, пытаясь замаскировать дыру на левом башмаке за правой ступнёй, что ему, однако плохо удавалось.
Отто откинулся в кресле и, прищурив глаз, принялся рассматривать его, в намерении определить цену, которую можно дать за предстоящие услуги.
Ганс не решался первым нарушить молчание, поэтому постепенно впал в лёгкий транс. Но вот советник тяжело вздохнул, словно ему предстояла нелёгкая работёнка, и процедил сквозь зубы.
— Значит, ты называешь себя Крысоловом?
Ганс вздрогнул, очнувшись, и быстро закивал.
— Да, герр советник, я и есть Ганс-Крысолов.
Тот неодобрительно покачал головой.
— И что за профессия такая... Крысолов... Не повар, не ткач, не даже охотник, а крысолов!
— Я вывожу крыс, герр советник, — робко откликнулся Ганс.
— Ясно, что не блох! — хмыкнул Кюхенмайстер, а всё ещё стоящая радом Анна захихикала. — И почему ты решил, что можешь справиться с тем, что не по силам яду или котам?
Крысолов улыбнулся, отчего веснушки на его носу подпрыгнули.
— Потому, что я действительно могу надолго избавить город от крыс.
— Надолго — это на сколько?
— Лет на сто. Они уйдут так далеко, что забудут дорогу обратно. И понадобится сто лет, чтобы любая другая крыса решилась войти в город, откуда я их выгнал.
Отто скептически искривил рот.
— Очень сомневаюсь в этом. Поэтому поступим так: ты выведешь крыс, а я поставлю по городу сто ловушек. Если ни в одной из них не окажется крысы, мы выплатим тебе вознаграждение в сто серебряных монет. Но если попадётся хотя бы одна — получишь сто плетей. Мы не любим обманщиков!
Ганс рассмеялся.
— Мне нечего бояться, я знаю свою работу. Все крысы, до единой, сбегут из Дитерштайма, сверкая пятками!
— Тогда ступай. Анна, проводи его на кухню, пусть его покормят и устроят на ночлег. Работать он начнёт завтра.
Служанка, продолжая хихикать, прошла мимо Ганса, и он потянулся за ней как подсолнух за солнечным лучом — такая она была чистенькая и тёплая.
Ужин показался Гансу прекрасным не только из-за того, что в суповой миске плавал добрый шмат мяса, а хлеб был горячим, только что из печи, и даже не из-за вкуса особого Дитерштаймского пива, до которого водятся охотники по всей стране, а потому, что рядом с ним, подпирая румяное лицо пухлыми ручками, с ямочками на локтях, сидела Анна.
Больше всего на свете она любила разные истории о дальних странах и даже прочитала несколько книг с крупными буквами и цветными картинками: на них уходила львиная доля тех монеток, которыми иногда баловал её Отто Кюхенмайстер. Тот думал, что тратит она их на духи и притирки, чтобы лицо её было ещё свежее, но природа сама позаботилась о её щеках. Поэтому в кованом сундучке Анны, под льняными шитыми рубашками и прочими девичьими драгоценностями прятались книги.
И сейчас она готова была всю ночь напролёт просидеть так, слушая удивительные истории Ганса, веря каждому его слову, забыв обо всём на свете, даже о ежевечерней чашке чая с молоком для хозяина, когда тот ненароком проводит ладонью по её бедру. Не так давно она здесь, и советник присматривается, решает — доверять ли ей настолько, чтобы сделать своей птичкой или довольствоваться щипком за щёчку. Жена у герра — очень ревнива и наблюдательна. Не одна служанка уже вылетела с треском, воплями и изрядно пострадавшими волосами. А терять хорошее место ей совсем не хочется, да и, если подумать, советник старый, лысый и довольно толстый.
Совсем другое дело — Ганс. Загорелое лицо, пшеничные, выгоревшие на солнце волосы, крепкие руки и весёлые глаза. А рассказывает как! Заслушаешься, голову потеряешь.
Анна и впрямь немного размякла, чем воспользовался наш Крысолов: приобнял одной рукой красотку за талию и пододвинулся ближе.
То, что происходит между молодыми девушками и парнями — ни для кого не секрет, но,право, не стоит совать свой нос между этими двумя.
И всё бы хорошо, но поутру на лице Анны расположилась рассеянно-томная улыбка, которая не ускользнула от внимания советника, который сурово нахмурился и распорядился подавать кофе несколько более резко, чем обычно.
Облик Ганса тоже не оставлял никаких сомнений: довольное лицо и чуть усталые движения, будто на сон осталось не так уж много времени. Брови Отто сползли ещё ниже, почти накрыв веки, как грозовая туча опускается на крыши домов.
— Ну, что же, господин Крысолов, — едко произнёс он, — пробил час для выполнения взятых на себя обязательств.
Парень кивнул.
— Я должен походить по городу, чтобы выяснить, где обитает королева крыс.
— Крысиная королева? — расхохотался советник. — Может, у них ещё есть и бароны?
— Ничего об этом не знаю, а королева у них точно есть, — упрямо повторил Ганс.
— Да хоть королева, хоть принцесса, меня это не интересует. Надо тебе побродить по крысиным закоулкам — вперёд, — и Отто указал ему на дверь.
И впрямь, Крысолов не просто гулял по улицам, а спускался в подвалы, заглянул даже в городскую канализацию, при этом тихонько посвистывая сквозь зубы: точь-в-точь, как крыса. Он поводил носом и остро стрелял глазами, даже движения его стали мелкими, словно он сам стал на это время крысой.
К вечеру Ганс обнюхал практически все углы в Дитерштайме, и вернулся к советнику с доброй вестью.
Ульрих Шторх, помощник советника, с любопытством поглядывая на Крысолова, проводил его к герру Кюхенмайстеру.
— Я нашёл королеву. Сегодня будет светлая ночь: полнолуние и небо чистое. Самое время выводить крыс.
— Что ж, чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше, — Отто смотрел на него с плохо скрываемой неприязнью.
— После доброго ужина я готов хоть всю ночь плясать перед крысиным народом, — улыбнулся Ганс.
— Проводите его на кухню, — отдал Шторху команду советник.
Крысолов ушёл, а Отто Кюхенмайстер, главный советник мэра, зачем-то полез за шкаф и долго там возился и чертыхался.
Весть о том, что сегодня ночью Ганс-Крысолов будет выводить из города грызунов, облетела город в считанные минуты, от дома к дому, от двора ко двору. Площадь перед ратушей постепенно заполнилась людьми, будто в праздник. Те, кто пришёл — возбуждённо перешёптывались, а те, кто остался дома — мучительно им завидовал. Ещё бы, не каждый же день происходит подобное событие.
Не успела ещё зажечься первая звезда, как показался Ганс. Он шёл сквозь толпу, которая расступалась перед ним, слегка труся, но не в силах преодолеть любопытство.
Отто Кюхенмайстера с ними не было.
Из-за крыш показалась полная Луна. Она тоже с интересом наблюдала за жителями Дитерштайма, не понимая, что же выгнало их на улицу в столь поздний час.
Ганс-Крысолов добрался до центра площади, где возвышался памятник одному из древних королей, взобрался на ступеньки и крикнул в толпу.
— Добрые люди! Идите по домам! Скоро здесь будет слишком много крыс. Я не начну до тех пор, пока последний из вас не покинет площадь.
Не сразу, но постепенно все разошлись, слегка разочарованные.
Оставшись один, Ганс присел на одну из ступенек, положил на колени заплечный мешок и принялся рыться там.
Сначала он достал и выкурил трубку, и лишь затем выудил завёрнутую в чистую тряпицу дудочку. Обыкновенную дудочку, из дерева.
Крысолов осторожно погладил её и прошептал.
— Ну, что, подружка, давно мы с тобой не устраивали веселья. Пора заставить крысок плясать.
Дудочка промолчала. Да и как бы она ответила, если Ганс ещё не коснулся её губами в пробуждающем поцелуе.
Могло показаться, что какой-то усталый уличный музыкант решил посидеть и просто поиграть для Луны, свесившейся с небес, незатейливую мелодию, из тех, что сочиняются на ходу, для толпы.
Но вот из ближайшей подворотни метнулась маленькая серая тень, за ней — другая, третья, и вскоре у ног Ганса плескалось целое озеро из крысиных тел.
А он всё продолжал играть, словно не замечая возни вокруг себя. Крысы не смели приблизиться к нему на расстояние менее длины тени, отбрасываемой в полдень, но и не в силах были уйти так далеко, чтобы не слышать звуков дудочки.
Крысолов выжидал, когда к нему выйдет сама королева, и она появилась.
Крупная, намного светлее остальных своих сородичей, она степенно ступала по их головам и спинам, точно шла по ковру. И тогда Ганс поднялся и пошёл прочь, через улицу, мимо домов, к городским воротам.
За ним стелилась серая стая.
Как это ни странно, но ни один горожанин не посмотрел в окно: все спали, будто убаюканные пением маленькой деревянной дудочки. Бодрствовали лишь одни крысы, завороженные и прикованные к Гансу невидимыми цепями.
Крысолов тихонько отпер ворота, не разбудив храпящего в будке стражника, и вышел из Дитерштайма, уводя крыс.
Пение дудочки стирало из памяти грызунов всё, что они знали о городе. Даже само его существование. Ганс заходил в воду, переходя ручей, и они прыгали за ним. Крысолов перепрыгивал овражек, и крысы сыпались следом.
Кого-то хватали совы, кто-то тонул, уносимый течением, кто-то разбивался о камни, отставал и терялся в темноте, а остальные продолжали шествие, не замечая ничего вокруг.
И лишь когда от огромной стаи осталась жалкая горстка, возглавляемая королевой, Ганс опустил дудку.
Крысы испустили протяжный писк, и рассыпались как нитка бус, откатываясь подальше от Крысолова.
Тот устало вздохнул и присел на пенёк. Он был слишком утомлён, чтобы сразу же возвращаться. Переведя дух, бережно завернул в тряпку и спрятал в сумку дудочку.
Чудом не заблудившись по пути, он добрался до города, вошёл в открытые ворота и запер их. Стражник всё ещё спал.
Остаток ночи Ганс провёл с Анной, наспех поведав ей о ночном путешествии. Служанка поахала, да и прикорнула рядом с Крысоловом, который спал самозабвенно, закинув за голову руки.
Утром за ним пришёл Ульрих Шторх.
— Вставай, негодный обманщик! Тебя ждут на площади!
Ганс вскочил, ничего не понимая.
— Кто обманщик?
— Ты, кто же ещё. Пошевеливайся и не вздумай бежать!
Крысолов оглянулся на ничего не понимающую Анну, натянул башмаки и пошёл за Штольцем.
На площади вновь собралась толпа, даже ещё больше прежней: выспавшиеся граждане жаждали зрелища, и оно последовало.
На том месте, где вчера начал свою охоту Ганс, держа в руках клетку с крысой, стоял сам Отто Кюхенмайстер.
— Что ты скажешь в своё оправдание? — рявкнул главный советник.
— Я могу сказать лишь то, что вывел крыс, — ответил Крысолов.
— В таком случае, что делает в клетке вот эта? Я обнаружил её поутру в кабинете и загнал под шкаф, в ловушку.
Ганс растерянно пожал плечами.
— Я и правда не знаю, что она там делает. Крысы должны были уйти все, до единой. Иначе быть не может!
— Это означает лишь одно, что ты — просто обманщик, шарлатан и заслужил сурового наказания, — припечатал советник мэра.
Крысолов беспокойно огляделся по сторонам. Граждане недовольно роптали: каков негодяй! Пообещал выловить всех крыс, а им — хоть бы хны. Напрасно они ноги били вчера, ожидая чего-то необычного. Вздуть негодяя, и точка!
— Ганс-Крысолов, — торжественно произнёс советник мера, — ты получишь наказание за свой обман в виде ста плетей. Увести его.
Толпа одобрительно загудела. Лишь Анна, прибежавшая следом, ахнула и закрыла лицо руками.
Парня схватили под руки и поволокли в городскую тюрьму.
Несчастный кричал, что всё это — неправда, что он избавил город от крыс, но его не слушали.
Приведение наказания в исполнение назначили на двенадцать часов пополудни.
А незадолго до того к Гансу пришла Анна. Она плакала, а Крысолов утешал её через решётку, разделявшую их.
— Не плачь, моя красавица. А лучше послушай меня и сделай всё, как я скажу.
В твоей каморке остался мой мешок. Сбереги его, вернее, то, что лежит в нём. Возможно, однажды ты захочешь отдать это кому-нибудь. А ещё собери вещи и уезжай из города. Куда угодно. Скажи, что у тебя заболел кто-то из родни, придумай что-нибудь. И беги, беги отсюда, сегодня же, не позже полуночи. Ты была добра ко мне, и я хочу отплатить тебе тем же.
— Что ты такое говоришь Ганс? — воскликнула Анна.
— Просто послушайся меня, ты не пожалеешь о том.
— Хорошо, мы уйдём, но вместе! — воскликнула девушка.
— Знаешь, милая, мне почему-то кажется, что я не выйду из этого города, — грустно пробормотал Крысолов.
— Не говори так, Ганс!
— Хорошо, не буду. Но дай мне слово, что сделаешь так, как я прошу.
— Я обещаю.
— Вот и хорошо.
Увы, Ганс-Крысолов оказался прав во всём. Начиная с того, что он не встал со скамьи, где его ждала расправа.
— Будь ты проклят, Отто Кюхенмайстер! — простонал он, когда палач в последний раз занёс над ним руку с тяжёлой плетью из тонких металлических нитей, и испустил дух.
Анна, вытирая слёзы, собрала вещи и попросилась к бабушке в деревню на недельку. Хозяйка отпустила её, подумав, что лишняя неделя вдали от её любвеобильного мужа пойдёт на пользу всем остальным.
В полночь в город вернулись крысы. За ними пришла чума
Размахивая длинной косой, чума вошла в Дитерштайм, срубая под корень женщин и мужчин, детей и стариков. Смерть собирала богатый урожай, волочась за ней с огромным мешком. Один за другим, отправлялись на кладбище семьи горожан.
Горький плач, стоны и молитвы нёс по пустынным улицам ветер.
Горе постигло каждого.
В доме Отто Кюхенмайстера сначала заболела и умерла жена, отец, а следом - дети. Отто выл, оплакивая близких, прося смерть забрать и его, но та отшатнулась, будто он был зачумлён.
Те, кто был ещё жив, проходя мимо дома Кюхенмайстера, плевали в его сторону и осыпали проклятиями.
Дома умерших горели, и чёрный, маслянистый дым застил небо, превращая день в тяжёлые сумерки. Могильщиков постигла та же участь, и последние горожане сами рыли могилы для своих близких. Обезображенные чумными бубонами, пылающие в жару, они кромсали землю, зная, что придёт и их час, лишь бы было кому похоронить, дать упокоение их телам и отмолить их души.
И настал тот день, когда в городе осталось только двое жителей: городской палач Клаус Шмайлих и Отто Кюхенмайстер.
Палач с трудом шевелил лопающимися от гнойников губами.
— Ты похоронишь меня, Отто... Я не прошу тебя молиться за мою душу, Бог не примет твоей молитвы. Ведь ты обманул нас... Тот парень действительно увёл крыс.
— Да, да, да! — страшно закричал советник мёртвого мэра. — Я обманул вас, я обманул его, и теперь за это расплачиваюсь!
— Ты не расплатился ещё, ты жив.
— Я жив, но эта жизнь хуже всякой смерти, мучительнее любой пытки. Я прошу Бога забрать мою душу, но ты прав, он отвернулся от меня!
— Ты придёшь похоронить меня, герр Кюхенмайстер... — с трудом проговорил Дитер.
— Я приду...
Земля поддавалась плохо, будто состояла из одних камней. Как в насмешку, посреди могил сновали крысы, сверкая любопытными рубиновыми глазёнками.
— Глумитесь, твари... Ваш черёд, — выхаркнул Отто.
Он только что похоронил Клауса Шмайлиха, а теперь рыл могилу себе. Докопав до глины, отбросил лопату, спрыгнул вниз и лёг, завернувшись в перемазанный грязью саван.
Шёл дождь, и капли скатывались по его лицу, заливая глаза и попадая в рот. Отто Кюхенмайстер смотрел в серое небо и выл.
— Господи... Если есть в тебе хоть капля сострадания, прости меня...
Дождевая вода попала ему в горло, он поперхнулся и надолго закашлялся.
— Пресвятая Богородица, помилуй меня, милосердная...
Отдышался, перевёл дух.
— Ганс-Крысолов... Прости меня. Ты получил отмщение.
В могилу свалилась крупная крыса. Таких Отто ещё никогда не видал: светло-серая, она вскарабкалась ему на грудь, уселась прямо перед его лицом, нисколько не боясь, и уставилась в его глаза.
— Я знаю, ты — королева крыс, — сказал ей Кюхенмайстер, приподнявшись.
Та наклонила набок голову.
— Ты пришла, чтобы убить меня, да?
Крыса не ответила.
— Я знаю, ты — моё последнее наказание. Но я его готов нести, лишь бы после было прощение.
Он вновь откинул голову назад и, широко открыв рот завыл.
В тот же миг крыса, внезапно прыгнув, ввинтилась в его гортань.
Отто схватился за горло, но она продиралась всё глубже. Недолго подёргавшись в конвульсиях, Кюхенмайстер затих.
Смерть сжалилась над ним.
Крысиная королева прогрызла себе путь через брюхо советника и ушла.
Настало время покидать город, и она не стала медлить.
Крысы уходили из города во второй раз. Теперь навсегда.
Не известно, принял ли Господь грешную душу Отто Кюхенмайстера, ведь никто не возвращался в Дитерштайм: в ту ночь занялся пожар, который некому было тушить. Город выгорел дотла.
А историю эту поведала миру Анна, та самая служанка из дома Отто Кюхенмайстера. Проклятие Ганса-Крысолова не коснулось её, ведь он подарил ей свою любовь и, что самое главное, сына, который родился спустя положенный срок. Нарекли его Гансом, в честь отца.
Когда мальчик подрос, Анна передала ему завещанный мешок и вложила в детские ручки маленькую деревянную дудочку, которую мальчик радостно схватил и убежал.
До тех пор, пока он не научился играть на ней, крысы могли спать спокойно...
Старик обмакнул кончик кисточки в краску и дописал последнюю крошечную букву на белом шарике, ещё не заполненном воздухом.
Девочка, внимательно следящая за движениями деда, положила подбородок на согнутый локоть и спросила.
— Деда, а что ты там рисуешь?
Тот снял очки и потёр переносицу сухими пальцами.
— Имена. Я пишу имена.
— Это что, шарики на День рождения, да? — удивилась внучка.
Старик вздохнул.
— Нет, совсем наоборот.
— Как наоборот?
Тот неуверенно повёл плечом, раздумывая, как бы лучше ответить пятилетней внучке.
— Это такие особенные шарики, которые выпускают каждый год. Завтра их наполнят лёгким газом — гелием, привяжут к хвостикам чёрные ленточки и отпустят в небо.
— Эти шарики?
— Да.
— А почему?
— Потому что это будет как память.
Девочка наморщила нос.
— Память — это чтобы не забыть, да?
Дедушка потрепал её пушистую чёлку.
— Конечно, внученька.
Малышка осторожно потрогала указательным пальчиком один из шаров, разложенных на столе.
— А что не забыть, деда?
— Не забыть имена.
Окончательно запутавшись, кроха потянулась через стол и прочитала по слогам короткое имя. Фамилию ей было не осилить.
— О-лэ-я. О-ля. А кто такая Оля?
Старик подхватил девочку подмышки и посадил к себе на колени.
— Это — одна маленькая девочка.
— Такая как я?
— Немножко меньше. Ей было четыре годика, а тебе уже пять с половиной.
— А на других шариках кто?
— Там разные имена.
— Маленьких девочек?
— И девочек, и мальчиков, и взрослых.
— А почему, деда, расскажи?
— Хорошо, я расскажу тебе одну сказку. Только ты сиди смирно, не вертись и внимательно слушай.
Внучка обняла деда за шею и приготовилась.
— Давным-давно, когда тебя ещё на свете не было, в одном городе жили счастливые люди. У них были дружные семьи, с дочками и сыновьями, мамами и папами, внуками, бабушками и дедушками. Все они любили друг друга, и жили так, радуясь и лишь изредка огорчаясь, пока в город не пришёл злой колдун с войском чудовищ и не захватил его.
Чудовища напали на жителей города, среди которых были маленькие дети, и утащили в логово колдуна.
Горевать жителям было некогда, они стали думать, как им освободить похищенных друзей и победить злого колдуна. Но пока они собирали против чудовищ войско, колдун сотворил страшные чары. Он отнял души у тех, кого привели чудовища, и заключил в чёрные воздушные шары, которые отправил прямиком в небо. Шары улетали и терялись в огромном пространстве, разлучаясь навсегда со своими близкими. И было тех шаров сто, сорок и шесть.
— И та маленькая девочка была там? — не выдержала внучка.
— Ты же обещала не перебивать. Но она, в самом деле, была там.
В один прекрасный день ополченцы, всё же, разгромили вражеское войско, но колдун, к сожалению, ускользнул, воспользовавшись своим умением исчезать.
Жители города горько оплакали тех, кто навсегда покинул родные места. И решили, что каждый год будут запускать в небо сто сорок шесть белоснежных шаров с чёрными ленточками и именами на боку в память о них.
— А у той девочки была мамочка? — вдруг спросила малышка.
— Конечно, была. Злодей заколдовал её одной из первых.
— И Оля так и не нашла свою маму?
Старик поцеловал внучку в светлую макушку и спустил с колен.
— Пора тебе спать, детка. Завтра мы пойдём на площадь, и ты сама увидишь, как улетают в небо шарики.
Девочка долго не могла заснуть, раздумывая о той маленькой Оле, которая, наверное, до сих пор ищет в бездонном небе свою маму. Но потом она задремала, и приснился ей удивительный сон.
Ей грезилось, что она попала в большую комнату, где собралось множество белых шаров с чёрными ленточками, и у каждого из них с одной стороны было имя, а с другой — незнакомое печальное лицо.
Шарики висели под потолком, и о чём-то тихо шептались. Ленточки свисали так низко, что даже такая малышка, как она, могла дотянуться до них рукой.
— Девочка! — вдруг услышала она сверху и подняла голову.
Её окликнул один из шаров.
— Здравствуй, шарик. Как тебя зовут?
— Меня зовут Оля. Пожалуйста, помоги мне найти мою маму.
— Конечно, только скажи, как её зовут, и мы найдём её.
Шарик сказал, и другие шары тут же устроили перекличку, отыскивая среди себя маму шарика, с именем Оля.
Девочка взяла Олин шарик за ленточку и привела к её маме.
— Пожалуйста, свяжи наши ленточки вместе, — попросил Олин шарик.
Девочка так и сделала.
— И меня, и меня, вон, к тому шарику, — закричали остальные.
Всю ночь девочка искала те шарики с именами, к которым просили её перенести другие шары. Она очень устала, потому что была ещё совсем маленькой девочкой, а шаров было много, но всё равно успела до утра.
А днём она с дедушкой пошла на площадь, где красивые девочки постарше в белых платьицах держали за ленточки шарики. Ровно в полдень девочки разом отпустили их в небо.
Многие шарики летели парами, и кроха улыбалась и махала им вслед. Она-то знала, что они нашли друг друга, и теперь им не так одиноко и страшно в пустом небе...
Маленькая принцесса сидела на резной садовой скамейке и набирала на нитку коралловые бусинки от рассыпавшихся бус своей матушки-Королевы. У её ног, поджав под себя ноги, сидел королевский шут — горбун, юных лет. Он играл с кисточкой от принцессиного шарфа.
— Когда ты вырастешь, я на тебе женюсь, — сказал он.
Принцесса чуть вздёрнула бровь.
— Дурак, ты не можешь на мне жениться, я — принцесса. Я выйду замуж только за принца.
— Вот увидишь, я женюсь на тебе! — уверенно произнёс шут.
— Ты — просто жалкий уродец, отыщи и принеси мне лучше бусинку, она куда-то закатилась.
— Я подарю тебе своё сердце, — ответил горбун.
— Мне не нужно твоего сердца, оставь себе.
— Возьми, это — моё сердце, — шут полез за пазуху и достал большое красное яблоко.
— Это всего лишь яблоко, которое ты стянул из вазы с фруктами. Можешь его съесть, я всё равно не люблю яблоки, — принцесса примерила нитку бус и посмотрелась в маленькое ручное зеркальце.
— Нет, это моё сердце. Возьми его, — настаивал тот.
Принцесса молча встала и пошла прочь.
— Я прошу тебя, возьми моё сердце! — припадая на одну ногу, бежал за ней и канючил горбун.
— Отстань от меня со своими глупостями! — рассердилась принцесса.
— Если ты возьмёшь моё сердце, я от тебя отстану! — пообещал шут.
Принцесса выхватила у него из рук красное яблоко.
— Теперь ты доволен?
— Почти. Пожалуйста, спрячь его в надёжном месте.
— Хорошо, я положу его в шкатулку. А теперь иди прочь. Ты мне надоел.
Шут поклонился и исчез в ближайших густых кустах.
На другой день шут снова сидел у ног принцессы, которая вышивала на пяльцах белую розу.
— Я отдал тебе своё сердце. А ты мне не дала взамен своего! — снова начал шут.
— Я — принцесса, у меня нет сердца, — откликнулась она.
— Тогда дай мне что-нибудь, что его заменит.
Принцесса оторвала от туфельки пряжку с блестящим камушком посередине, и протянула горбуну. Тот схватил её и сунул за пазуху.
— Ты отдала мне своё сердце, и когда вырастешь, я на тебе женюсь.
— Дурак, — равнодушно откликнулась принцесса.
И вот принцесса выросла. По этому случаю король устроил бал, на который приехали принцы из разных государств, чтобы просить руки и сердца принцессы.
Они собрались вокруг трона, на котором восседала принцесса, и, преклонив колени, ждали ответа — кого же выберет она.
— Принцесса отдала своё сердце мне!
Все обернулись. Перед ними стоял горбун в шутовском колпаке и вертел в пальцах маленькую пряжку от туфельки, с блестящим камушком посередине.
— Дурак! — крикнула принцесса, — это просто бант от туфли, у меня нет сердца!
— У принцессы нет сердца? — принцы переглядывались между собой, — зачем нам такая принцесса? Да и как можно тогда просить её руки и сердца?
И, один за другим, они покинули тронный зал.
Принцесса осталась наедине с шутом.
— Теперь ты выйдешь за меня замуж, — уверенно сказал шут.
Принцесса закрыла лицо руками. Шут подошёл ближе.
— Я отдал тебе своё сердце, ты отдала мне своё.
— У меня нет сердца!!! — закричала принцесса и бросилась в свою комнату. Там она схватила с полки шкатулку и вытряхнула её содержимое.
На пол выпало три сухих коричневых семечка. Яблоко давно съела дворцовая крыса.
— Я не выйду за тебя! — громко засмеялась принцесса, — у тебя тоже теперь нет сердца!
Из пальцев шута выскользнул и бесшумно упал на ковёр засаленный бантик от детской туфельки, с потускневшим камушком посередине.
— Шутка удалась, — пробормотал он, доставая из-за пазухи свежее красное яблоко.