|
И тут Сократ заговорил — Такого не хотели слышать, Зашикали, кто чуть потише, А кто погромче — крепче пыл. А говорил он про людей, Про увлечение страстями, Про морок полных площадей, Про то, что станет скоро с нами. Мы шикали — зачем, зачем Рисуешь эти нам портреты? Мы ПРОСТО жить хотим! Совсем Не важно, что не ценишь это. Но говорил он о грехах, О том, что у души вершины Есть и низины… И в словах Горели тайные глубины. И тут Сократ заговорил… Но мы заткнём его! Так надо! И — как всегда неистов пыл, Провал в проран за тот награда. |
|
Калибан колебания знает — В дикаре первородная мощь, Он усвоит язык, что вздымает Высоту поэтических толщ. Только сим языком не прорваться К альфе собственной жизни, пускай Он сулит золотое богатство — А богатство — когда ж через край? Ибо время Шекспира — навеки, Калибан новой силой кипит. А опасны кипящие реки, И недоброе время обид. |
|
Воронки роз вберут пространство, Изменят медленно его. Иначе станут проявляться Боль, скука, радость, торжество. Парящая над миром роза Медитативная Дали Сердца спасает от мороза Тотально-чёрной не-любви. |
|
Гекатомбы жертв Пелопонесской… Просто гекатомбы жертв — они Сущностью истории злодейской Будущего отрицают дни. В горы смерти, в горные массивы — Кровь ушла, — спрессованы тела. И какие будут перспективы? Вероятно, адская смола… |
|
Гитлер и Сталин. Два пика зла. Адская густо клокочет смола, Последствия клокотанья даны. Мол, все мы не без вины. Адская, гуще клокочет смола. В горы мёртвых громоздятся тела. Много слов, много тел — страшно то, и то. Сладострастие власти цветёт зато. Ястребиный кнут, сатанинский меч. Раздавить бездны судеб — что упавший мел Растоптать… А что на школьной доске? И хохочет учитель с кнутом в руке. Это бред — что свершилось! Печи горят. Но свершилось! Было! Реальный ад… Две фигуры — выше во зле никого. Не повторилось бы чёрное торжество. |
|
С двумя хвостами — это Нют, Он бархатный и серебристый, Весёлый самый будет тут — На сей поляночке лучистой. А это Фира — у неё Крыло, под оным пара лапок, Взлетит — раз таково житьё, А приземлится — мчится ладно. А это Сноп — весьма тяжёл, Округлый и такой ленивый. Что для него ходьбы глагол? Иное дело тот — ретивый, Зовётся Ырг — всегда бежит… Зверушек выдумать так мило, Любой — весьма отменен вид, Что тоже украшенье мира. |
|
Окуджаву слушает с утра, И о прошлом делает заметки. Утро ничего. Но вечера Дивные — они настолько редки. Сын погиб. Давно ушла жена. За окошком тополь серебрится. Много снега верно будет на Кладбище — за скорою границей. |
|
Смутно вспомнится мальчик, с которым В первом классе дружил, а потом По каким он пошёл коридорам? Кем он стал? Как устроил свой дом? Интересно — тебя ли припомнит? Даже имени вспомнить невмочь. Будто жизни столь пёстрые волны Утекают в тотальную ночь. |
|
Из метафизической изъят Ночи, жить способен только ночью. Жизнь его поддерживавший ад. Позволял узреть себя воочью. Взгляд тирана. Жёлтый взгляд его — Цепенящий и внушавший ужас. Выше всех познавший торжество, Маниями чёрными недужен. Власть прощупав до прожилок, к ней В старости, возможно равнодушен. Был в руках его рожок пастуший — Стадо — в бездну, черноты черней. Сталинизм — как искривльенье душ, Глупостью помятое сознанье. Чёрный пастырь, обожал к тому ж Поклоненье — в нём его питанье. Чёрный пастырь. Список списков жертв. Похороны. Завихренья. Толпы. Вот его последняя из жатв, Ибо мало крови… Только тонны. |
|
Никищихина — Антигона — Сила речи и верность тона. Никищихина, как трагедия — Вроде славы узнала медь она. Тем не менее, нечто страшное Было в сердце её, им уважена… Алкоголь и депрессия ярая. Вкус к трагедии сердце вспарывал. Роли точные, крепко сделаны, В каждой зёрна актёрской зрелости. Но трагедия вновь вонзается В сердце нежное — будет зарево. Догорает сердечко нежное. И могила уже заснежена. Антигона струной натянута, Смерть сама Антигоной обманута. |
|
Вкус к трагедии коли развит, Раздуваешь её из всего… И печален ты, будто Гамлет, А мечталось познать торжество. Вкус к трагедии мелочь любую Превратит во вселенский кошмар. Удивлён, что ещё существую… Существую… не очень стар… |
|
Чаши костёлов к небу Подъяты, а в них — огонь. Надо иного? Не треба… Польский гонор не тронь. — Проше, пани, — улыбка Красавицы хороша. Что обратился — ошибка, Тебе подскажет душа. Мицкевичем зачитавшись, Смог ли про Польшу узнать? Кохановский, поди, был статный, И ловко умел фехтовать… Речь Посполитая может Многое перевернуть. Слава её тревожит Соседей, свершающих путь. Панство всегда готово Увеличить надел. Собесский глядит сурово — Воин весьма постарел. Кружево Польши жемчужно… Ладно мерцает Лодзь. По переулкам кружишь, Прошлого пробуя гроздь. Краков, дождём умытый, Лаково заблестит. Из костёлов летят молитвы, А в домах налаженный быт. Как Первая Мировая Резала Польши плоть! Прошлое, нарывая Будет ли, как оплот? Польша, изысканность речи… С порталов святые глядят На небо, чей облик вечен, И Польши прекрасен сад. |
|
Постсоветскими богачами Переполненный Лондонград. Золотыми играют лучами — Неужели он этому рад? Их вульгарность, их миллионы, Образ жизни нелепый их… Время дарит свои законы Для таких… А для всех остальных? |
|
У жизни в кафе посидишь, Настойки надежды отведаешь. В мозгу установится тишь, Которою вряд ли побрезгуешь. У жизни просторно кафе, Не хочется водки отчаянья? Итак, я уже подшофе — Мечтатель нелепый, отъявленный… |
|
— Это ты? — на водку попросил В темноте фонарного мерцанья. — Ты ж всегда успешным самым был! Ни о чём неведомо заранее. Одноклассник. Клянчит. Сильно пьёт. Был насмешлив — вечно всюду первый. Что случилось? Ужас обоймёт. Улыбнётся криво. Будто медный Свет фонарный. — Дашь, не то не дашь? Говорить о жизни неохота. На бутылку дал. Темнел пейзаж Зимний под лавиной небосвода. |