Одна из бесчисленных московских интеллигентских квартир. 1989 год. Излом советской империи.
Комната, тесно заставленная разнокалиберной мебелью. Все предметы будто налезают друг на друга, толкаются, застывают в причудливых позах, точно огромные оцепеневшие насекомые. Валера сидит на валике дивана, что-то бездумно перебирая на тумбочке. Ольга перекладывает со стола на сервант декоративные тарелки.
О л ь г а. Давай стол подвинем. Давай, давай — хватит всякую чепуху перебирать. Ничего не поделаешь — придётся подвинуть. Иначе раскладушка для брата твоего не станет.
В а л е р а. Он мне разве брат?
О л ь г а. А кто же он?
Берутся за стол, отодвигают к серванту.
В а л е р а. Я думал это по-другому называется.
О л ь г а. Да нет. Сводный брат. Отец-то у вас один.
В а л е р а. А-а-а… Я путаю все эти родственные названия. Я думал как-нибудь… деверь, шурин…
О л ь г а. Ха-ха… Дурачок ты мой… Шурин — это брат жены, а деверь… сама не помню. (Смотрит на часы.)
Ну что же отец не идёт. Обещал пораньше быть.
В а л е р а. А ты его знаешь?
О л ь г а. Максимку-то? Мальчишкой видела — вроде тебя.
В а л е р а. А почему он с нами не жил?
О л ь г а. Долгая история. Тебе ещё рано во всё это вникать.
В а л е р а. Прям уж! Ну расскажи.
О л ь г а. Ну… он жил с матерью. Когда… когда мы с твоим отцом… поженились, его первая жена отобрала у него сына. Всё это было запутано, отчасти жестоко.
В а л е р а. А потом?
О л ь г а. А потом его мать умерла. Воспитывала его бабка. Закончил… геологический, что ли, институт — не знаю точно, но что-то с геологией. Мотался по всей стране, сначала, кажется, рабочим, затем… кто его знает кем. У него бурная биография.
В а л е р а. А почему он у нас никогда не бывал?
О л ь г а. Да кто его знает. Мать и бабка были против. Потом — потом некогда было. Он и сейчас-то проездом — переночует дальше. А ты будто волнуешься?
В а л е р а. Я и в самом деле волнуюсь.
О л ь г а. Ну, ну, было б из-за чего. Ты хлеба, кстати, купил?
В а л е р а. Купил. Батон.
О л ь г а. Всего? Мало. Сбегай-ка возьми ещё.
В а л е р а. Ну, ма́, мне неохота.
О л ь г а. Прям ещё, неохота! Чего тут неохота — булочная под носом. Давай, давай, может, заодно отца встретишь.
В а л е р а. Вечно так. Ну давай деньги.
О л ь г а. Так, где кошелёк-то? Вот держи. Возьми ещё чёрного половинку, что ли…
В а л е р а. Ладно.
О л ь г а. Вот те и ладно. Давай скорее.
Валера уходит.
О л ь г а. Я не выдержу присутствия этого парня.
Достаёт из-за серванта раскладушку, устанавливает её. Оглядывает комнату.
О л ь г а. Всё. Осталось ждать.
Кухня. Празднично накрытый стол. Несколько бутылок. Максим курит у открытого окна. Валера сидит за столом. Ольга у плиты.
О л ь г а. Последние штрихи. Сациви готово. Такого сациви ты не едал.
М а к с и м. Едал, Ольга Николаевна, едал. В Грузии бывать доводилось. Чего я только не едал, где только не бывал…
О л ь г а. Так меня и научила грузинка готовить. Была подруга когда-то… Не знаю, что с ней сейчас… Ну, вроде всё.
М а к с и м. Что же отец-то?
О л ь г а. Не знаю. Должен уже быть. Видимо, пораньше не получилось.
Отходит от плиты. Оглядывает стол.
О л ь г а. Ну, по-моему, полный порядок.
М а к с и м. Выглядит красиво.
В а л е р а (хватает кусок колбасы). Главное — чтоб было вкусно!
О л ь г а. Валерка!
М а к с и м. Ну-ну, брательник. Терпи. Учись.
В а л е р а. Ждём уже долго. Давайте садиться. Когда ещё отец придёт!
М а к с и м. Э! Брат, так не годится. В армии тебя от этого отучат.
О л ь г а (удивлённо). В армии?
В а л е р а (весело). Чего я там забыл?
М а к с и м. Ты-то может и ничего, да об этом не спрашивают.
В а л е р а. Ну что я в институт не поступлю, что ли?
М а к с и м. Не знаю, не знаю. Да и стоит ли — если только, чтоб от армии откосить?
О л ь г а. Конечно, стоит. Зачем ему два года кошмара?
М а к с и м. Меня, кажется, отец учил не искать… этих самых… лёгких путей… Впрочем, это я в банальное морализаторство впадаю… К тому ж давно было — не помню.
О л ь г а. Ну… лёгких путей может искать и не следует, но зачем же особые трудности себе создавать?
М а к с и м. Ну разве это трудности! Так — досадная неприятность.
Шум открываемой двери.
А вот и отец.
Валера выходит в коридор. Голос отца:
Ну не получилось, не получилось. Максим тут?
М а к с и м. Тут, тут, где же мне быть.
Входят отец и Валера.
О т е ц. Ну здравствуй, сынок.
М а к с и м. Здорово, батя. Ну уж ты сразу обниматься.
О т е ц. Сколько — три, что ли, года не виделись?
М а к с и м. Чуть больше. Но это — чуть — мелочь… Давай садиться.
О т е ц. Давайте, давайте. Только руки ополосну.
Пока он моет руки, рассаживаются.
Когда входит отец, Максим открывает бутылку водки.
О л ь г а. Сациви сразу раскладывать?
О т е ц. Да нет, зачем? Закусим сперва. Ну, Максим, давай — за встречу!
М а к с и м. Я бы сказал — за знакомство.
О т е ц. За знакомство? Ты разве Ольгу не помнишь?
М а к с и м. Смутно. Валерку вообще впервые вижу.
О т е ц. Ну, может, теперь будете общаться. Ему нужен такой друг, как ты — мужественный, много повидавший.
М а к с и м. Хм. Ну а ты ему?..
О т е ц. Я? Ну это другое дело…
М а к с и м. Ну давай выпьем за что хочешь. За встречу, так за встречу. А вы, Ольга Николаевна?
О т е ц. Она водку не пьёт.
М а к с и м. Что так? Может всё же… в связи с таким событием?
О л ь г а. Нет, нет. Никогда не понимала удовольствия.
М а к с и м. Не пили — оттого и не понимали.
О т е ц. Ты ещё Валере предложи.
Ма к с и м. А что? Я в его возрасте уже причащался. Ха-ха.
О т е ц. Ну сын… ты скажешь…
М а к с и м. Я ведь хулиганом был. Сорванцом. Бабка удержать не могла. Опять же провинция. Ладно, отец, давай.
Чокаются. Пьют.
В а л е р а. А почему — провинция?
М а к с и м. А мы ведь в Ельце жили. Это отец наш москвичём заделался.
О т е ц. Максим, не надо про это…
М а к с и м. Ну, не надо — так не надо.
О л ь г а. Ты закусывай, закусывай. Вон колбасу бери. Салату положить? Вон Валерка как трескает!
М а к с и м. Спасибо, Ольга Николаевна, спасибо. По второй надо — и покурить. А потом уж закусывать. А затем — съедим ваше замечательное сациви. Давай, отец.
О л ь г а. Как ты много куришь, Максим.
М а к с и м. Ну что поделаешь. Люблю дымить. После армии думал бросить — да где там! Отец, Валерка вон в армию идти не хочет.
О т е ц. Ну, Максим, неужели ты хотел?
М а к с и м. Хотел не хотел — да мимо не получилось. Ладно. Что это за рыба?
О л ь г а. Кета.
М а к с и м. Кета? Сейчас попробую. (Кладёт на тарелку рыбу. Медленно жуёт.)
О л ь г а. Ну как?
М а к с и м. Это разве кета? Настоящая кета — это на Севере — там и засол другой. А это так — водку зажевать…
О л ь г а. (смотрит на мужа). Ну, чем богаты…
М а к с и м. Да, я понимаю. Вздрогнули, отец.
О т е ц. Давай. За тех, кого с нами нет.
М а к с и м. Во-во. За мать мою, например, за бабку.
О т е ц. Максим, я прошу тебя…
О л ь г а. Да что в самом деле!
М а к с и м. Ну вы же молчите. Надо как-то б-э-седу тянуть. Ладно, Ольга Николаевна, не смотрите на меня так, я вообще-то добрый. Буду теперь вас слушать, да ваше сациви кушать. (Выпивает). Не затруднит (протягивает тарелку) побольше.
В а л е р а. И мне.
О л ь г а. Да уж — тебе всегда побольше.
М а к с и м. Хорошо! Пусть ест, сил набирается.
О л ь г а. А ты, Максим, почти ничего не ел. Не по душе закуска?
М а к с и м. Да нет, почему же. Я признаться, перекусил. В купе попутчики славные попались — ребята молодые, весёлые. От выпивки отказался — я коньяк вообще не особо жалую, а поесть — поел. Но ваше сациви, Ольга Николаевна — с удовольствием.
О л ь г а. Хорошо. Ловлю на слове. И буду следить, как ты ешь (протягивает тарелку).
М а к с им . Вай-вай, какой аромат…
О т е ц (приободрившись). Вот так-то лучше.
М а к с и м (жуя). Хорошо в Грузии. Осенью в горах — не бывали? Воздух дрожит, как зыбкое тонкое стекло. А вино! А песни! Молодой барашек — только зажарен — вот это да! Аромат! А сыры их! Зелень! Жаль, что я не поэт.
О т е ц. Ты, сынок, больше на птицу похож.
М а к с и м. На птицу? Это как же?
О т е ц. То в одном краю, то в другом. И не сидится тебе нигде.
М а к с и м. Так это вынужденно, отец. Да и где мне сидеть-то? Кому я нужен. Работа моя может ещё и нужна кому, а так…
О л ь г а. Тут вот Валерка жизнью твоей интересовался.
М а к с и м. Да? По-моему, он больше сациви интересуется. А, Валер?
В а л е р а. Нет, нет, правда. Мне очень интересно.
М а к с и м. Интересно? Да что тут интересного. Не жизнь, а сволочь. Но, отец, больно сухо сидим. Я наливаю.
О л ь г а. Папа уже, по-моему, готов к сациви.
В а л е р а (удивлённо). Жизнь — сволочь? Как это?
М а к с и м. Не обращай внимания, брательник. (Пьёт.) Это я так… Что тебя в ней интересовало?
В а л е р а. Ну… вообще…
М а к с и м. Вообще — это неопределённо. Где был, что видел — это что ли?
В а л е р а. Да.
М а к с и м. Э-э, много где был, много чего видел. С геологическими партиями всю страну излазил. В Сибири на сплаве леса работал — парень я, как видишь, здоровый. В Казахстане змееловом был — ну это больше так, подрабатывал. За этих гадов, вернее за яд их, хорошо платили. Ой, как хорошо. Пей, пей, отец, а то — негоже, я выпил, а ты…
О т е ц. Я попозже.
М а к с и м. Ну ладно, а я ещё выпью. (Пьёт). В бригаде тигроловов одно время подвизался. Чуть не погиб было. Метина на спине на всю жизнь осталась.
В а л е р а. Ой? Правда?
М а к с и м. Ага, хотя скорее похоже на кривду — шрам-то кривой! Думаешь — романтика? Сыбыррь! Снега, ели, крепкие мужики?
В а л е р а. Да. Наверно. Так кажется.
М а к с и м. Гнилая романтика. Вернее — просто гнильё. Холодные, злые снега. Чёрные, страшные ели. А мужики — грубые, пропитые, глупые. Без мата — ни фразы. И страх, страх — не уходит.
В а л е р а. Как… страх?
М а к с и м. А так. Страх — у всех пришлых. Страхом пропитаны до основ. Пей, отец, что не пьёшь?
О т е ц. Разошёлся ты, сынок. Я так пить не могу.
М а к с и м. А как можешь?
О л ь г а. Когда же ты учился?
М а к с и м. Да я учился-то всего три года. И то — на заочном. Надоело — бросил. Сю-сю, му-сю. Я практик по натуре. Мне действие нужно. Опыт — опыт у меня был. И друзья хорошие среди геологов. Пока помогли.
О л ь г а. А дальше?
М а к с и м. Дальше никакого нет. Вообще. Всё сведено к сегодня. Ведь нельзя проснуться и сказать: Вт оно завтра. Всегда сплошное сегодня. Выпьем за сегодня, отец!
О т е ц. Ты много пьёшь, Максим.
М а к с и м. Что ты! Раньше действительно пил много, а теперь — так, баловство. Как ребята говорили: что это за мужик, коли трёх стаканов не выпьет?
В а л е р а. А откуда это — про завтра? Откуда-то из литературы…
М а к с и м. Ну, ты у нас литературный мальчик, а не я. Ты и должен помнить откуда, а мне — в ухо влетело, в мозгу застряло, а откуда — кто знает…
О л ь г а. Это — из «Алисы в стране чудес».
М а к с и м. Вот видишь, какая у тебя мама — всю классику, поди, наизусть помнит.
Отец (стараясь говорить строго). Максим, я прошу тебя, не надо так.
О л ь г а. Максим, вы будто нас в чём-то обвиняете?
М а к с и м. А с чего вы взяли, что это не так? Откуда вы знаете, зачем я здесь появился? Или вы думаете, мне в Москве остановиться негде?
О л ь г а. Валера, будь добр, сними бельё с балкона.
В а л е р а. Да там белья-то — два полотенца.
О т е ц. Пусть сидит. Он взрослый уже.
М а к с и м. Взрослый? А что вы его тогда шпыняете? Он сам решит — сидеть ему тут или нет. А вообще на счёт взрослого… когда он им ещё станет… если станет…
О т е ц. Коль ты будешь затрагивать такие темы…
М а к с и м . …то ничего не изменится. Я буду затрагивать те темы, которые хочу. Ты мне не сможешь помешать.
О л ь г а. Валера, выйди пожалуйста.
В а л е р а. Ну…
М а к с и м. Выйди, выйди, брательник. На пять минут. Мы с тобой потом договорим. И о тиграх, и о гадах.
Валера выходит.
О т е ц. Ты зачем приехал?
М а к с и м. Ого, кажется, подходим к тому месту, где собака зарыта. Как ты думаешь — водка послужит в качестве лопаты, аль нет? У меня в сумке ещё пара бутылок найдётся.
О т е ц. Я не буду пить. И ты не ответил на мой вопрос.
М а к с и м. А почему ты думаешь, что я буду отвечать?
О т е ц. Как это… но… э-э-э…
М а к с и м. Сколько бы ты ни экал, ты не решишься меня выгнать.
О т е ц. Да? Ты так считаешь? Почему же?
М а к с и м. Потому, что ты так и не стал взрослым. Потому, что ты никогда не решишься на — не поступок даже, а резкое, хоть и уместное — движение. Ты никогда не возьмёшь на себя ответственность. Как с моей матерью, давным-давно. Потому, что ты боишься меня.
О л ь г а (тихо). Максим, вы приехали нас оскорблять? Или поломать лад в нашем доме?
Максим внимательно смотрит на Ольгу.
Пауза длится несколько секунд. Максим медленно закуривает.
М а к с и м. Да, Ольга Николаевна, идя сюда, я хотел вас оскорбить. (Он глубоко затягивается. Отец и Ольга молчат.) Сейчас я говорю без доли иронии. Не так, как до того, не так, как весь вечер. Я хотел сделать больно — вам — особенно вам, не ему (тычет сигаретой в сторону отца). Мне хотелось, чтоб с этого момента ваша жизнь пошла наперекосяк — тогда, в моём понимании, установилась бы какая-то… кривоватая гармония… Нелепо, конечно, звучит… Однако, где-то я просчитался. Увидев вас — я подумал, что отцу здорово повезло — не в банально-семейно-житейском плане, не в хозяйском. Не в смысле уюта. Я ему позавидовал, как завидует мужик мужику, видя женщину другого, которую заведомо нельзя отбить…
О т е ц (вскакивая). Я тебя…
М а к с и м (грубо). Сиди.
О л ь г а. Сядь, пожалуйста, может быть, мы с твоим сыном лучше поймём друг друга.
М а к с и м. Нет. Это вряд ли. Но я не договорил. Вторым ощущением было: я не смогу причинить ей боль. Вам, наверное, смешно, вы думаете — целый вечер хамил, и так говорит. Но ведь — я не ошибусь? Скажите честно: вы умеете абстрагироваться от подобных ситуаций? Вас ведь нет, вы в себе — вы знаете, что брату, хоть мне смешно так его называть, я не причиню зла, а всё гаерство, весь сарказм мой — если это можно назвать сарказмом — всё шло в одну сторону — к отцу. Так, нет?
О л ь г а (тихо). Да, так.
О т е ц (взволнованно). Оля, как же так можно?
М а к с и м. Перестань. Я хотел поговорить с тобой — один раз, перед тем, как навсегда уйти, никогда больше не видеться — не знаю, получится ли теперь.
Я попал не в жилу. Ошибся волной. (тушит сигарету). Так или иначе, Ольга Николаевна, я думаю, вы мне поверите.
И всё моё хамство, если это действительно было хамство, если всё же оскорбило вас — простите.
О л ь г а. Вам сложно не верить.
М а к с и м. Спасибо. (Входит Валера.) Вы тут абсолютно не при чём.
В а л е р а. Можно мне чаю?
О л ь г а. Сейчас, поставлю чайник.
О т е ц. Выходит, во всём виноват я.
М а к с и м. Подожди, отец. Завтра суббота, у нас впереди ночь — или хотя бы кусочек её, мы успеем поговорить.
О т е ц. Может быть, я не захочу говорить с тобой.
В а л е р а. Мам, что у вас происходит?
М а к с им. Ничего особенного, старик. Выяснение отношений — штука скверная, конечно, но — как же без неё? Когда-нибудь сам до этого доживёшь.
О л ь г а. Валера, лучше бы ты попил чаю и шёл смотреть телевизор. Или спать.
О т е ц. Я, кажется, спросил.
М а к с и м. Захочешь, отец, захочешь. Я уже сказал — это последний наш разговор.
В а л е р а. Ма, можно я ещё немного посижу?
М а к с и м. Ольга Николаевна, пусть посидит.
О л ь г а (наливая чай). Ну хорошо.
М а к с и м. И мне, если не затруднит. (улыбаясь) А сациви было действительно превосходно.
В а л е р а. Мама вообще здорово готовит.
М а к с и м. Я в этом не сомневаюсь. Ну, старик, что-нибудь ещё тебя интересует? Из моей биографии?
В а л е р а. Кажется, да… но я не знаю что…
М а к с и м. А ты спрашивай, не стесняйся. Я человек простой… (принимая чашку) Спасибо, Ольга Николаевна, крепкий люблю. (фыркает, давясь) Ха-ха-ха.
О т е ц. Что с тобой?
М а к с и м. Злой я человек… больной я человек… Как по классику.
О т е ц. Ты не похож на подпольного человека.
В а л е р а. А ты… вы…
М а к с и м. Говори ты.
В а л е р а. Ты любишь Достоевского?
М а к с и м. Нет. Я его просто читал. А вот ты, кажется, любишь. Хочешь — поговорим о чтении?
В а л е р а. Да, хочу.
М а к с и м. Собственно, поговорим — громко сказано. У меня идей каких-то интересных по этому поводу нет. Так, пара фраз.
В а л е р а. И всё же.
М а к с и м. Я полагаю, человек за свою долгую ль, краткую — уж какая получится — жизнь должен прочитать всего несколько книг. Но прочитать так, чтобы они стали плотью его души, что ли… Чтобы даже вырванная страница из этой книги виделась ему ломтём отсечённой плоти. Его плоти. Может быть, тогда он сумеет дополнить себя книжной — или высшей — мудростью.
В а л е р а. Но ведь книг так много…
М а к с и м. А жизни ещё больше. Кто тебе сказал, что книги лучше?
В а л е р а (грустно). Жизни? А вдруг она всего подражает книгам?
М а к с и м. Ну вот… В какой книге ты это вычитал, старичок?
В а л е р а. Не помню.
М а к с и м. Видишь — уже и не помнишь. К тому же книг — реальных, достойных имени — вовсе не много. Это — кажущееся многообразие. Неужели столь банальная мысль не приходила тебе в голову?
О л ь г а. Он — литературный ребёнок.
О т е ц. Ха! Это тоже моя вина?
М а к с и м. Он то, чем не стал я. К тому же он уже не ребёнок. И всё ещё ребёнок. Как ты сам думаешь, брательник?
В а л е р а. Я не знаю. Не думал об этом. Я люблю читать.
М а к с и м. Ну и читай. На здоровье. Только вряд ли это будет — на здоровье.
О т е ц. Ну, конечно, не всем же твоё.
М а к с и м. Ты напрасно пытаешься меня уколоть. Тебе не удастся. А относительно здоровья… ты очень ошибаешься. В Казахстане мне отбили почки — это даёт себя знать. Меня кусали змеи, а про тигриную лапу я уже говорил. В Якутии один здоровенный абориген сломан мне нос — в пьяной драке. Меня пыряли ножом. У меня были сломаны нога, ключица, рёбра… Добавить, или хватит?
В а л е р а. В Якутии? А ты был в Якутии?
О т е ц. Извини, Максим. Я неудачно пошутил. Я и не знал ведь…
М а к с и м. Ладно, это мелочи. В Якутии я, конечно, был — у меня там даже были друзья из местных. Этот в их число, понятно, не входил.
В а л е р а. Это… с геологическими партиями?
М а к с и м. Ага.
В а л е р а. А это интересно? Ходить с ними по свету?
М а к с и м. Больно ты любопытен для любителя книг. Это, понимаешь, зависит от человека. Ну и от настроя. На что рассчитывать. Мне было интересно. Но тебе, брательник, это вряд ли окажется по душе… да и по зубам.
О т е ц. Максим, не надо так с ним говорить.
В а л е р а. Почему не по зубам…
М а к с и м. Да так… Не обижайся… это совсем другое дело — по сравнению с тем, на что ты рассчитываешь.
О л ь г а. Валера, ты чай допил?
М а к с и м. Старик, тебе и вправду пора спать. Уже двенадцатый час.
В а л е р а. Да, ладно, я иду.
Вторая комната. Та же разнокалиберная мебель.
У открытого балкона Максим и Ольга. Максим курит.
О л ь га. Отец расстроился. Я понимаю ваши чувства, Максим. Я мало знаю о вас — так, обрывки, кое-что вы сами рассказали. У меня было ощущение, что ваш приезд связан с чем-то тяжёлым для вас… и для нас, наверное…
М а к с и м. Я извинился перед вами, Ольга Николаевна.
О л ь г а. И я вас извинила. Я не о себе.
М а к с и м. Да. Вы об отце. Да. Я понимаю.
О л ь г а. Вы… в общем, может быть, не нужно слов? Поверьте: вы не сумеете объясниться. Я ведь старше вас, и я… я тоже сталкивалась с подобными отношениями… обстоятельствами…
М а к с и м. Ольга… язык не поворачивается называть вас по отчеству…
О л ь г а. Да и не надо.
М а к с и м. Хорошо, Ольга, старше — не значит опытнее. Меня… меня слишком грубо лепили — дни, скажем так. Меня много били, и я перестал доверять чужому опыту. Да, впрочем, и своему-то не слишком верю…
О л ь г а. И всё-таки.
М а к с и м (не слыша её). Меня били по его вине.
О л ь г а. Отца?
М а к с и м. Да. И поверьте разговор этот нужен ему больше, чем мне.
О л ь г а. Если вы думаете, что он вас совершенно не любит, вы ошибаетесь.
М а к с и м. Теперь мне не нужна его любовь. Абсолютно. Может, остатки какие-то её — этой любви — и затаились в душе его, но это так — пригоршня блёсток. А вообще-то — может быть я его боль? Тяжёлая, муторная, хуже желудочной или сердечной…
О л ь г а. Вы думаете — от этой боли избавят слов?
М а к с и м. Только слова от этого и избавят.
О л ь г а. О ком вы заботитесь? О нём? О себе?
М а к с и м. Не знаю. Скорее всего я забочусь о возможности уйти спокойно.
О л ь г а. Знаете, Максим, я не хочу, чтобы вы уходили… навсегда.
М а к с и м. Знать не знаю, но что-то подобное чувствую.
О л ь г а. Я хочу, чтобы вы приходили к нам. Я хочу изменить ваши отношения с ним. Я хочу, чтобы вы общались с Валеркой, влияли на него.
М а к с и м. Ольга, вы, вероятно, видите то, чего во мне нет. Или то, чего не вижу я сам. Но так или иначе, вы не хотите, чтобы я говорил с отцом.
О л ь г а. Да, не хочу.
М а к с и м. Без этого я не смогу уйти. А мне нужно уйти. По-крайней мере, на какое-то время.
О л ь г а. В любом случае — я не вправе вас осуждать — я жила слишком благополучно, и я не буду вам препятствовать. Только помните об одном.
М а к с и м. Да?
О л ь г а. Он ваш отец.
М а к с и м. Да. Только и всего.
О л ь г а. Но — именно он. Именно он.
М а к с и м. Я тоже это постоянно твержу себе. Не годится, как заклинание.
Ничего не меняет.
О л ь г а. Итак — вы идёте?
М а к с и м. Да. Простите меня.
Кухня. Отец пьёт чай. Входит Максим.
О т е ц. Будешь чай?
М а к с и м. Можно и чай. Хотя я б выпил водки. Ты не пей, если не хочешь.
О т е ц. Пожалуйста. Дело твоё.
Максим достаёт из холодильника бутылку.
М а к с и м. Так почему же я не похож на подпольного человека?
О т е ц. Ты? Ах да, это я что-то такое сказал…
М а к с и м. Именно это: что я не похож на обитателя подполья.
О т е ц. Ну… может потому, что ты никогда не был в подполье, в том самом — метафизическом подполье.
М а к с и м. Ой ли? Ты же убедился, как мало ты обо мне знаешь.
О т е ц. Ну ладно. Может, бывал. Но у тебя нет философии. Тот, забравшись в дыру, имел… какие-то принципы, что ли, а ты шипишь просто так.
М а к с и м. Нет, я говорю громко. Шипение не по моей части.
Отец (шумно хлебая чай). Так ты — злой?
М а к с и м. Наверно, злой. С чего быть добрым?
О т е ц. Ты меня ненавидишь?
М а к с и м. Не знаю. Мне кажется, я болен тобой.
О т е ц. Болен? Это как, интересно?
М а к с и м. Мне надо выдворить тебя из — то ли мозга, то ли души. Оттуда, где ты занимаешь много места.
О т е ц. И что будет дальше?
М а к с и м. Жизнь. Обыденная жизнь.
О т е ц. А сейчас что?
М а к с и м. Не знаю…
О т е ц. Дай мне закурить.
М а к с и м. Разве ты куришь?
О т е ц. Иногда — да. В подобные моменты.
М а к с и м (протягивает пачку). Кури. Может, тогда и выпьешь? За компанию.
О т е ц. Давай. Налей. Я даже скажу.
М а к с и м (наливает). Ну, слушаю тебя.
О т е ц. За то, чтоб я всё же смог понять — твои слова, тебя самого.
М а к с и м (быстро выпив). Это поздно, отец. Да и ни к чему, наверно. Мы разойдёмся после этого вечера, думаю, навсегда. Хотя твоя жена не хотела бы, но…
О т е ц. Я тоже…
М а к с и м. Ты, именно ты, будешь ненавидеть меня. От — данной точки: этого вечера.
О т е ц. Нет, ты не прав. Я не имею право да и не хочу тебя ненавидеть.
М а к с и м. Может быть, ты уже хочешь меня ненавидеть. Позже — сможешь.
О т е ц. Я… я запутался в тебе…
М а к с и м. И в себе.
О т е ц. Нет, до твоего появления всё было ясно. Мы любили друг друга — я, Ольга, Валерка. Быт, лад. Тепло, хорошо. Я волновался за Валеру. Я, наверно я, то есть моё воспитание сделало его неприспособленным к жизни, и теперь я уже не знаю, что изменить.
А ты вышел чрезмерно приспособленным к ней — к жизни.
М а к с и м. Ты стремишься обвинить себя во всём раньше, чем это сделаю я?
О т е ц. Может. Знаешь, иногда бывает такое: ощущаешь, что понял нечто, но не можешь сформулировать, выразить в словах. Вот у меня так сейчас. Там, где-то глубоко, болит…
М а к с и м. У тебя сигарета потухла. На, прикури (подносит спичку).
О т е ц. У тебя не осталось ко мне никаких чувств?
М а к с и м. Самое смешное в этой истории то, что они, кажется, возродились.
О т е ц. И…
М а к с и м. Ты хочешь спросить, может ли быть какое-то продолжение наших отношений?
О т е ц. Да.
М а к с и м. Я не знаю. Пока, наверное, мне надо уйти — на год, на два. Я привык уходить. Не в сложных ситуациях, а вообще. Мне нужен воздух, много воздуха, чтобы всё осознать, прочувствовать. Мне понравился брат — наивный, ни к чему не готовый. Мне понравилась Ольга… без отчества её называю, она разрешила…
О т е ц. А я…
М а к с и м. Ты… Меня всегда тянуло к тебе. Твоя работа. Твоя книжность. Было интересно, во всём этом присутствовало то, чего мне так не хватало.
Но это тогда — среди дворов, среди мелькающих мальчишеских кулаков. Вместо того, чтобы читать, мне пришлось выучиться драться. Дальше… дальше всё съехало куда-то вбок…
О т е ц. Ты вспоминаешь мать?
М а к с и м. Я плохо её помню. Я стараюсь её вспоминать — и всплывают руки, кажется, тёплые… опухшее лицо… Больше бабушку. И обязан я ей большим.
О т е ц. Мне кажется, ты думаешь, что не обязан никому ничем.
М а к с и м. Может, и никому. Дням, лепившим меня. Сумбурная — как ни дико звучит — лепка. Бабушка умерла, когда мне было восемнадцать. Это армия, Казахстан. Телеграмма пришла, когда бабушку уже похоронили. Ты не был на похоронах.
О т е ц. Я не мог!
М а к с и м. Полно. Скажи: не хотел.
О т е ц. Нет, нет, поверь: не мог. Она, она во многом виновата — в том, что мы разошлись с твоей матерью.
М а к с и м. В этом кроме тебя и мамы никто не виноват.
О т е ц. Нет, нет ты не знаешь всего…
М а к с и м. Верней сказать — я не знаю ничего… Но при чём тут бабушка?
О т е ц. Она врывалась, постоянно врывалась в нашу жизнь, вламывалась в неё, грубо и истерично, желая всё подмять под себя, подчинить… Она выживала меня. Она не выносила меня. Когда я, чуть выпив, приходил домой, она кричала: когда же ты сдохнешь, алкоголик! И мать, мать — как будто всегда была подавлена её волей… Она и умерла-то… раздавленная…
М а к с и м. Брось. Она умерла от рака.
О т е ц. Почём ты знаешь, отчего он вспыхнул — этот рак?
М а к с и м. Ну, этого никто не знает. Но… разве не в тот же год, в год смерти мамы ты не женился на Ольге?
О т е ц. На Ольге? Да я и не знал её тогда. Уехал в Москву работать, меня пригласили в НИИ. Мы были разведены с твоей мамой, я слал алименты, пока бабка не запретила их брать. И только много позже я встретился с Ольгой. Когда мы поженились, она была беременна.
М а к с и м. Валере разве не пятнадцать?
О т е ц. Нет, четырнадцать.
М а к с и м. Я привык думать, что ты бросил мать из-за Ольги.
О т е ц. Так тебе бабка долбила? Именно поэтому ты и хотел причинить Ольге боль?
М а к с и м. Наверно, так оно и есть. Бабушка преподносила всё именно так.
О т е ц. Видишь — я говорил тебе: она ненавидела меня. Всегда ненавидела. Даже когда у нас с твоей матерью было всё хорошо. Может, именно за это.
М а к с и м. Я помню только какие-то куски… осколки тогдашней жизни. Речку и мелькающих мальков.
О т е ц. А помнишь, как я учил тебя плавать?
М а к с и м. Да, это помню. Но опять — как фотография, залитая водой. Помню руки, поддерживающие меня. Твои руки.
О т е ц. Да, да.
М а к с и м. И меня всё время сносило течением.
О т е ц. Да. И жёлтая вода крутилась вокруг. Ты быстро научился.
М а к с и м. Помню ещё парк, куда ходили гулять, мост, огромный такой… Зиму помню.
О т е ц. Мы катались на лыжах.
М а к с и м. Да, мне ещё не удавалось съезжать с гор. Всё время падал. Один раз очень больно ушиб копчик, он долго болел, мама мазала йодом.
О т е ц. Почему ты называешь её мамой, а меня только отцом?
М а к с и м. Да так… ты ждал — папа?
О т е ц. Не то что… налей, что ли. Давай выпьем.
М а к с и м (наливает). Не знаю… Долгое время я жил с уверенностью, что ты бросил меня. Эдак, щенком в реку — выбирайся, как знаешь. После смерти мамы мне нужна была хоть какая-то поддержка или, вернее, тепло…
О т е ц. Но бабка запретила мне даже появляться.
М а к с и м. Да. И не желала брать твои деньги, и работала, работала до конца. Всё время что-то шила или вязала. Помню, когда я первый раз пришёл с разбитым носом и заревел, она закричала: не смей! Иди и учись драться.
Отец (сожалеющее). Хороший урок…
М а к с и м. Зато, какие пироги она пекла! Чудо! Объедение!
О т е ц. Ностальгии по детству ты не испытываешь.
М а к с и м. Конечно. Я давно налил, а ты не замечаешь. Давай выпьем.
Пьют.
М а к с и м. После восьмого класса, она не дала мне учиться дальше. Я поступил в ПТУ, в «путягу» как мы её называли. Драться мне там много пришлось. Впрочем, это ерунда. Потом я год проработал сцепщиком… Знаешь, железную дорогу я полюбил — эти тяжёлые масляные запахи, наползающие поезда… и ощущение — всё летит куда-то, стремится, движется, и там, там — жизнь, сияющая такая… Жаль, что я не стал поэтом.
О т е ц. А ты пробовал писать?
М а к с и м. Пробовал. Чушь получалась. А вот Валерка, глядишь, и станет.
О т е ц. Ты завидуешь ему, что ли?
М а к с и м. Не знаю. В чём-то, может, и да.
О т е ц. Странно…
М а к с и м. Что? Что я увлёкся воспоминаньями и больше ни в чём тебя не обвиняю?
О т е ц. Я никогда не воспринимал твою жизнь чрезмерно тяжёлой.
М а к с и м. А она и не была такой. Нормальная жизнь.
О т е ц. Ты ведь писал иногда. Я отвечал тебе…
М а к с и м. Первый раз я написал тебе после смерти бабушки.
О т е ц. Я помню — из Казахстана.
М а к с и м. Мне было просто — безвыходно. Ни угла, куда можно приткнуться… Да… Одно время я так играл — воображал себе уютнейший угол, знаешь, такой — выстланный мехом, тяжёлая тёплая мякоть вокруг…
О т е ц. Я и не знал, что ты в армии тогда.
М а к с и м. Адрес… Откуда же у меня был адрес, не помню…
О т е ц. Первое время мы ещё встречались с тобой. Бабка была против, но мать настояла. Для неё это было настоящим подвигом: пойти наперекор бабкиной воле…
М а к с и м. Ты считал маму настолько слабой?
О т е ц. Она и была такой. Правда. Поверь.
М а к с и м. Что остаётся — только верить.
О т е ц. Слабой. Нежной. Безвольной.
М а к с и м. Какая чудная женщина!
О т е ц. Слушай, а помнишь, как уже здесь, в Москве, в парке мы кормили уток? Тебе очень нравилось, как они сбиваются в стаю, дерутся из-за желтоватых комочков хлеба. Как из-под воды, точно из-под тёмного пледа, выпрастывают розовые лапки, и зеленеют, переливаясь, шеи селезней?
М а к с и м. Ну, ну… целая поэма… У меня воспоминания победнее.
О т е ц. Но что-то помнишь?
М а к с и м. Да так — хрустящий гравий дорожек.
О т е ц. А зоопарк помнишь?
М а к с и м. Зоопарк? Ха-ха… Слушай, отец, мне это не особо интересно. В каком-то смысле мне зоопарка в жизни хватило.
О т е ц. Прости. Лезу со своими дурными воспоминаньями.
М а к с и м. Почему дурными? Банально, но верно — каждому своё. Это часто приходиться вспоминать, но редко — чувствовать так остро, как сегодня.
Если я чем-то дорог тебе…
О т е ц. Сынок, сынок…
М а к с и м. …то, конечно, и эти воспоминания тоже дороги. Для меня ж они и на пятна цветовые не тянут.
О т е ц. Ты не веришь, что дорог мне?
М а к с и м. Не знаю, отец. Я пришёл обвинять тебя — и не смог. Я хотел разобраться в тебе — и запутался. Глупый итог. Наверно, я не должен был приходить.
О т е ц. Наоборот — должен.
М а к с и м. Ну если только, чтобы встряхнуть вас — то да. Но ведь мне не то нужно было.
О т е ц. И ты едва ли поверишь, если я скажу, что ты нужен нам?
М а к с и м. Нет. В это я верю.
О т е ц. Но мы — не нужны тебе.
М а к с и м. А кто его знает, отец. Я не живу в Москве, и вообще — кажется, нигде не живу. Я бродяга по сути, не создан для оседлой жизни, характер не такой. Что-то лопается в душе — и надо ехать, бежать, уходить. И даже если бы я изредка появлялся у вас — это выливалось бы в обыденную сумятицу чувств, в невнятные мои рассказы о новых порциях земли, изрытых или исхоженных мною…
О т е ц. Хм. Пожалуй, я согласился б на это. К тому же я считал, что ты сам выбрал такую жизнь, и она тебя устраивает. Я не думал, что ты можешь обвинить меня во многом.
М а к с и м. А я и не обвиняю… больше… Сложилось, как сложилось. И… ты же не будешь отрицать, что это первый наш — такой — разговор.
О т е ц. Нет, не буду. Кроме писем.
М а к с и м. Писем… Письма для меня были… ну как тогда в Казахстане. Возможность ухватиться за что-то, выбраться из темноты.
О т е ц. И ты писал мне — в такие минуты.
М а к с и м. А мне некому было больше писать. Те, кто считались друзьями — они почти всегда рядом, бродят с тобой по земле… А тебе я писал… знаешь, отчасти как в пустоту: и лицо твоё расплывалось, и голос звучал нечётко, мне нужно было концентрироваться, чтобы представить твои черты. Но, как минус на минус даёт плюс, так и темнота, наплывая на пустоту, даёт свет. Мне были важны эти письма. Извини, если обидел тебя… не знаю чем…
О т е ц. Это мне в пору извиняться.
М а к с и м. Да ладно, что уж… К ясности мы вообще едва ли придём.
О т е ц. А её вообще не бывает. Одна из форм тумана — и всё.
М а к с и м. Наверно, ты прав. Зато бывает тишина. Отрешённость от слов. Не испытывал?
О т е ц. Нет.
М а к с и м. Конечно. Где тут в городе это испытаешь? А я вот знавал такие места.
О т е ц. Далеко?
М а к с и м. Очень… Один раз в глухой, почти вымершей деревеньке, я встретил церковь — именно встретил — какой-то особой, редкостной белизны и опрятности, и такая — уж не говорю в ней — была тишина, но и вокруг — флюиды, веянья покоя, радостного света… Пожалуй, это деревенька единственное место, где мне хотелось остаться надолго, может, даже поселиться.
О т е ц. Ну и?..
М а к с и м. А я был связан многим. Дела, дела. Желание так и осталось. Желание, как точка отсчёта — как, по-твоему, такая точка?
О т е ц. По-моему — никакая.
М а к с и м. В смысле — никудышная?
Отец (улыбаясь). В смысле — я не хочу ставить точку.
М а к с и м (как бы повторяя улыбку отца). Ладно, давай тире. В смысле — не будем дописывать предложение.
О т е ц. Хорошо. Иди спать. Завтра выходной. Будет много свободного времени.
М а к с и м. Ты не понял, отец. Я не буду ночевать.
О т е ц. Как?
М а к с и м. Очень просто. Заберу сумку и уеду.
О т е ц. Но… куда ты уедешь?
М а к с и м. Ну теперь-то, когда ты кое-что знаешь обо мне, этот вопрос совершенно нелеп.
О т е ц. Да, да. Но… подожди. Я не хочу, чтобы ты уходил.
М а к с и м. Мне надо уйти. Может быть, чтобы вернуться. Может — навсегда…
О т е ц. И… как можно будет тебя найти?
М а к с и м. Никак. Я дам о себе знать. Коли почувствую необходимость.
Длинный, узкий коридор. Максим и Ольга.
О л ь г а. Я была права? Хоть в чём-то?
М а к с и м. Возможно. Я теперь и сам ничего не знаю.
О л ь г а. И выяснить ничего не удалось?
М а к с и м. Нет.
О л ь г а. И понять друг друга?
М а к с и м. Пожалуй.
О л ь г а. Мне кажется, вы стали мягче.
М а к с и м. А возможно просто раскис. Со мной бывает.
О л ь г а. Не верится в это.
М а к с и м. И тем не менее.
О л ь г а. Так или иначе, но вы уходите — навсегда.
М а к с и м. Не знаю, Ольга.
О л ь г а. Я бы хотела, чтобы вы вернулись.
М а к с и м. Я знаю.
О л ь г а. Поэтому — до свиданья, Максим.
М а к с и м. До свиданья, Ольга.
Темнота. Голос Ольги.
Мы никогда больше не видели Максима. Бог весть, куда занёс его путь, угадываемый и не названный им. Может быть, он всё же поселился в этой деревеньке, может, пропал где-нибудь в Якутии или Казахстане, может, пошёл на войну, учитывая, что стала выделывать жизнь всего несколько лет спустя, учитывая, что и страны, в которой мы говорили тогда ночью, больше нет. Валера окончил школу, поступил в университет. Отец по-прежнему поглощён своей исследовательской работой — он физик, занимается теорией плазмы, но это едва ли имеет отношение к событиям той ночи, а его институт, пострадавший в постсоветские времена, всё же поднялся, так что живём мы относительно неплохо. Я — я по-прежнему веду дом, лад в котором не рухнул. Дни проходят, проходят быстро, сливаясь в одну, часто едва различимую ленту. И только иногда мы вспоминаем ту ночь, внезапным взрывом расколовшую было нашу явь, всё же устоявшую, вспоминаем долгий ночной разговор, отчасти пересказанный мне мужем, и думаем — где ты, Максим?