|
Мёртвые камни двигать — Так, будто сам ты викинг. Мёртвые камни жизни — Краски дороговизны, Отчаянье в космах драных, Невозможность другие страны Увидеть, тоска с печалью… Сам воздух горизонталью Стал от камней подобных — Множественных, убогих… |
|
Шубохранилища манят — Душные своды их — Будто счастливые грани, Для духовно пустых. Счастье владеть прельщает! Шубохранилищ бред Роскошью обольщает Многих так много лет. Окститесь! Там нет свободы, И светлого нет ничего. Манят низкие своды, Пустоты торжество. |
|
Трёхсотлетие романовского дома — Пышность нависающих торжеств. Пышность эта и сейчас знакома — В сторону бесправных властных жест. Четырёхсотлетие сегодня Отливает медной пустотой, Лживостью — такую знает сводня Данности с прогорклой пустотой. Будут отмечать? Не то не будут… Прожитое переходит в миф. Только солнца вечно звучен бубен, И реальность — та которой мы в… |
|
Ряд Фурье разошёлся повсюду — Колмогоров, построивший ряд В девятнадцать — доверенный чуду Жизни собственной, пышной, как сад… Жизнь, скорее, как свод, ибо нету В математике тем не его. Ибо знанье- в стремлении к свету, Зла стирает легко вещество. Философия математики С солью жизни союзна весьма. И сияние логики мастерски Наполняет густые тома. Колмогорова сила таинственна — За открытием каждым — миры. Чтобы светочем стала нам истина, Непонятная до поры. |
|
Прозрачная, зелёная вода Подводные покажет вам зигзаги, Расплёсканные водоросли-флаги, Узоры, столь красивая среда. И ты глядишь… Вот утки — за любой Идущий, зыбкий треугольник ряби. А сам стоишь ступени на какой Такой привычной, надоевшей яви? На водоросли смотришь — там покой, И тишина подводная такая — Ни разу в жизни не познал какой, О многом так бессмысленно мечтая. |
|
Вор в законе в интервью газете Говорит о каверзах судьбы… И о зоне — университете Жизни, нравы тяжелы, грубы… Сел по малолетке, мол, за драку, Защищал товарищей — герой. Жизнь окрест — доверенная мраку, Что ж — когда бывала золотой? Вор в законе отрицает то, что Вор — хотя известно всем, что вор. Коли от окрестной яви тошно, Чем возможно занавесить взор? Не судите… Времена такие, Что укрывшись только можно жить. Хуже были, может быть, в России, Но подлее не вообразить. |
|
Город, вшитый в путаницу судеб, Судьбы, в город вшитые навек. Завтра солнце (ты уверен?) будет. Я уверен в этом — человек. Психотерапевт, с ума сошедший, Пациентов станет убивать. Мол, не люди — сломанные вещи, И душа способна нарывать. Город витражей и отражений, Черепицы, тайны, птичьих грёз. Бред… И где-то Голем… без вторжений Сказок жизнь не строится всерьёз. Город гамм абсурда, суесловья, Что ещё творится в голове? Не было духовного здоровья Никогда на свете, человек. |
|
Города, в которых был я, Вспыхнут вечером в мозгу. Ставни, как большие крылья Странных сверхжуков. Угу. Заглянули в суммы комнат Эти странные жуки. Улицы меня не помнят, Равно — площадей круги. А на площадях фонтаны, Драгоценная вода. Странно — жив ещё. Так странно. Ясно, что не навсегда. |
|
Душа в расчёсах «почему», И вечно безответно небо. На хлеб хватает, ветчину, А кажется — не надо хлеба. А надо то тебе узнать, Зачем живёшь так пусто, страшно. Как будто обвалилась башня, И — под завалом умирать… |
|
Я Агасфер. Пыль на моих губах. Я ел века и пережил не мало. За что меня не превращают в прах? Не помню. Вечность — ложное начало. Я ягоды отчаяния ел, И о терновник времени я тёрся. Устал, но я совсем не постарел, Лишь суше стал в районе торса. Вот я иду. Вы видите меня? Я невидимка, будто смерть, в которой Вы растворитесь под сиянье дня, Не то ночным скитаясь коридором. Из глины я, но огненные мне Слова известны, что не помогают. И вечность, надоевшая вполне Мне звёздами неведенья мигает. И я иду. Раз выбор — не за мной. Я выхлебал отчаяния меру. Иду, опустошённый и чужой Всему, что созидает атмосферу. |
|
Накручивал по городу круги, Собор всё время видя длинношеий. А город стар, и что ему шаги Того, кого в душе черна траншея. В кафе сидел, пил очень вкусный грог. Опять ходил, собор собой как будто Венчал проулки, величав и строг, Пусть в городе различные маршруты. Зайти? Всё не решается зайти, Вновь поворот, вновь по брусчатке дробно Шаги звучат. Он ходит или ты? А не ответишь, явь узнав подробно. |
|
У пустоты небытия Отобранная Галатея. Пигмалион, судьба твоя Не миф, не образ, не идея — Реальней мрамора она, Судьба изделие из правды. И жизнь сама — почти вина В пределах духа вечной жажды. |
|
За оградой перерытого участка Три собаки возятся в пыли — Радостны, что видел я не часто — Много им забот среди земли. Возятся, толкаются, красивы, Стал непроизвольно и глядишь. И — как будто видишь перспективы, Небо отвечает на «услышь». |
|
Ленивый, будто голубец, Раскисший от жары июля Собраться должен наконец В единство — резкое, как пуля. Собраться должен для стиха, А ты никак не соберёшься. И вроде жидкого стекла Пространство льётся. Также льёшься. |
|
Камни отвращенья сдвинешь пьянством — Камни отвращения к себе. В рваных джинсах, со своим богатством, Что предъявишь вечному судье? А богатство — в голове всего лишь, Крутятся ненужные стихи. Камни отвращения расколешь, После будут приступы тоски. |
|
Под липами в парке сидел, И глядел на песок и травку, И окурки считал — обалдел? Получил душевную травму? А и жизнь вся, как травма была, И себя он со стороны Будто видел — тоска тяжела, Ибо сам — как исчадье вины. Это я о себе, о себе, О себе, едва ль о судьбе. Понимать вы меня вольны. |
|
Сперва приговорили быть цветком, Потом приговорили к не-поливу. В какую данность вовлечён? Притом Не очень различаешь перспективу… Так, творчество без выхода — цветок, Который никогда не поливают. И сколь в себе запаян, одинок, Столь грани мира мерно убивают. |
|
Это победа звучит, Песней её удручён Проигравший молчит. Мог бы выиграть он. Может, что проиграл Новое знанье даёт? Песня победы, и ал Проигрыш, что убьёт… |
|
Жить в городке у моря, собирать — Варить иль жарить — мидий. Пахнет солью. Жить так легко, как будто жизнь — игра, И ты своей весьма доволен ролью. Базар богат — тут абрикосный рай, Черешни спелость и вина в избытке. Коль выпивать — то не скользить за край, Не чувствовать, что жизнь висит на нитке. У моря крики чаек, и волна Ложится на другую, и сияют. А что в душе сокрыта глубина Морской серьёзней — так едва ли знают. |
|
Мельница будет молоть, Будет молоть всегда. Что кончается плоть — Не беда, не беда. Не кончатся дух. Мельница будет молоть. Выбирай же из двух — Дух или плоть. Крупное было зерно В душе, хороша мука. Будущей жизни оно Нужно наверняка. Мельница будет молоть, Будет молоть всегда. Завершается плоть — Не беда, не беда. |
|
Король зависим от шута, А тот от короля едва ли. О, шуток злая кислота, А остальное всё детали. Детали сложатся в портрет Действительности, сутью смятой. Король смеётся — спасу нет, Но плачут малые ребята. Поправит положенье шут, Йод шуток острый применяя? У каждого такой маршрут, Что сам пройдёт — не понимая. |
|
Видел в небе лестницу — сияла Золотом, бессчётно высока. И ступени точно предлагала Разные, сама почти легка. Существа на разных на ступенях Были, от иных лучился свет. Из непредставимых поколений Люди — восхождение: сюжет. Видел в небе, или сон мерцал? Видел, только лучше я не стал. |
|
Сгущенье пустоты Гобсека Даёт кромешный вариант. Нет в человеке человека. К аферам коль велик талант. Гранде папаша — виртуозно Творивший деньги, — вовлечён В мир матерьяльности громоздко, А о душе не думал он. Сколь современность потакает Уменью денежному? сверх. И человек не понимает Насколь уже он человек. |
|
1 В пламень зрелой готики вольёшьсяКаплей, ощущая весь поток… Высотой, как мистикой, упьёшься, В том соборе вряд ли одинок. О, Амьена солнечная чаша, Ангелами поднятый собор… Лентою портала много краше Жизни опоясан будет взор. Розой световою сердце дышит… Высота собора такова, Что и облака вполне услышат Тихие и скорбные слова. Высота высот непредставима, К ней стремится — он парит — собор. Без него была б невыносима Жизнь, пусть упоённая собой… 2 Небесный лебедь воспарил —О, от великого собора Я глаз отвесть не иму сил, Мне б силу внутреннего взора — Когда бы оным обладал, Собора мог бы видеть душу. Высокой готики кристалл! Войдя в него — сгорю! Я трушу. О, пламень в белый камень влит. Собор стоит, и он — парит, Он в небо вписан, спущен с неба, Чтоб души пламенели так, Собою прорывая мрак. Чтоб не жили мы ради хлеба! 3 Вот пламенеющая розаСквозящей готики цветёт. Того собор Амьенский рода, Что души грешных вовлечёт В поток, сияюще-прозрачный. Собор из мудрой белизны. Ах, отчего же сердце плачет? И плачет сердце без вины… |
|
Дозатор счастья на земле Работает весьма усердно. На протяженье многих лет — Упорно, а насколько верно? Всё, кажется, не получил Своей я дозы счастья вовсе. И то, и это упустил, Грустил воды озёрной возле. А может было? Просто ты Заметить не сумел, нелепый? На облака взираешь ты, Мистической любуясь лепкой… |
|
Каждый едет в свои Петушки, И своею закусит тоскою Жизнь и слёзы, любовь и стишки. Каждый жив своеродной волною. Для чего? Но колёса стучат, Надо ехать, раз нет вариантов. Для чего? И пророки молчат. Только слёзы в сознанье горят Огоньками из невероятных. |
|
Начальник синагоги ко Христу Подходит со смирением тотальным — Начальнику пристало быть печальным, Коль дочь уходит в смерть и пустоту. И просит он… Но ведает Христос И до реченья просьбы, в чём кручина. Цветению златых небесных роз Сколь жизни предпочтительней пучина. И ребе возвращает к жизни дщерь, Коль слова силу знает, как не знаем Мы и сегодня, заглянувши в щель Веков, чью суть так мало понимаем. |
|
На цыпочки подняться и взлететь Позволит романтизм. Не обольщайся. Действительности тяжеленна медь, Приятней будут чёрный хлеб со щами, Чем романтизм — неясное звено… Разменивая хлеб на минералы Мечтательности, точно на зеро Поставишь — попаданья не бывало. Так что же — романтизм сейчас нелеп? Неправда, и на цыпочки вставая, Взлечу, я верю, забывая хлеб Обыденности ради сгустков рая. |
|
От кафе к иному твой маршрут — Тут сто грамм, а тут стаканчик пива… Золото июля столь красиво, И мечты чудесно увлекут. Возле дома старого сидишь — Жил когда-то здесь. Гляди, ребёнок — Это ты. В сознанье льётся тишь, Голосок ребёнка пусть и звонок. Дальше сквер. Цепочкою дворов Двинешься, как детством золочёным, Где не будет траурных углов, Да и мозг не будет воспалённым. Вновь кафе. И снова сотня грамм. Снова город, и — внезапно слёзы. Для чего я жив — не знаю сам, А мерцали — было, было — розы… |
|
Жизнь долго вызревала чёрной плотью, Чтоб дух потом возвысился… И вот Любой живущий грязно, рьяно, с похотью В Иисуса падает, как спелый плод. Плод ожидает смерть? Ну да, конечно, Лишь ради духа стоит умереть. И неизбежность Иисуса вечно Позволит светом радости гореть. О, неизбежность Иисуса! Иго Нам световое высотой дано, Запутаные суетою ибо Идём на дно. Успех — по сути дно. Падение в Иисуса неизбежно, Хотя оно сегодня — неуспех. Но солнце, просиявшее так нежно, Сулит сакральность предстоящих вех. |
|
А после искушения в пустыне Страданий не испытывал Иисус. Слиянье с золотою бездной, синей Любви сплошной представить я боюсь. Я — мал, эгоистичен и издёрган, Что камень твёрд в потёмках во своих — Как ощутить сиятельным аккордом Любовь небес — их первородный стих? Так что ж и на кресте не знал страданий Иисус? Их знал, и вместе с тем — любовь — Ту, что взросла из области сияний Небесных, давши жизни всей покров. |
|
А я сижу и пью коньячок — Пойман тоскою своей на крючок. Преодолеть бы её тоску! Да не могу… Вот и пью с утра коньячок. А о будущем — тс-с-с, молчок. За окошком течёт июльская синь. Пью коньячок один. Песенку что ль послушать? Пускай Джемма Халид мне подарит печаль — Печаль всё же лучше тоски, Разносящей душу в куски… Сижу и пью поутру коньячок, Прячусь от жизни в свой уголок, Прячусь — значит покуда жив, Хоть никаких перспектив… |
|
Лодочка легка — летит, И качается так нежно. Солнце листья золотит Абсолютно неизбежно. Неизбежностью пути очарован человечек, пусть мечтами изувечен, лодочка — лети, лети… Плаванье над миром грёз И над облаком фантазий Лёгкое — весьма всерьёз — Плаванье — не чудо разве? Лодочка, лети, лети… Золотящаяся зелень… Что же там, в конце пути? Я в ответе не уверен. |
|
Захваченность высоких слов: Духовность — это, мол, церковность. А пласт догматики суров — И давит, будто безусловность. В церковном вареве из тем Мифологизма, мёртвых правил Духовность варится — затем, Чтоб яркости сам свет убавил. А нравственность? Мол, надо жить, Как жили по старинке, раньше. Что правду следует любить — Мура, нелепость, область фальши. На очереди совесть — но Не задавить в нас голос Бога, Прорвётся оный всё равно Насущной болью, мощно, строго… |
|
Ирония на уровне гротеска — Какой, как метафизика, высок. Поэзия глубин — противу теста Реальности — тяжёл её комок. Поэзия глубин, огней, мерцаний, В костёле разноцветных витражей. Поэзия из воздуха, из камня, Из темы духа, без темнот вещей. Шифрована поэзия, играет Чудесной метафорикой своей. Нас быть всегда живыми призывает — Противу вечно вьющихся смертей. |
|
Капусту квасить с огорода, Ошмётки белые летят… А вот она — твоя свобода — Твой домик маленький и сад. Поспеют сочно абрикосы, Янтарный в них, весёлый сок. Ответы будут на вопросы, Когда ты сильно одинок. Ты одинок по меркам будней, Вполне обыденных, но ты Путь совершаешь многотрудный К обыденности высоты. Густые грядки в огороде, Есть помидоры и укроп. И ты — по сути, по природе — Искатель сложных, тайных троп… |
|
— Так. Выберем, значит, старшего. — Бе-е-е… — Фролов, перестаньте блеять! — Я не Фролов, а баран. Шлёп! — Кто упал? — Я само паденье — ясно тебе? — А я нож, — вопит, — нанесу вам немало ран! — Тот всё молчит, на четвереньках стоит — он кто? — Я скамейка, — заорал, поднявшись. И дико захохотал. — Выберем старшего? — А ты сам кто будешь? — Я — дед Пихто, Я у вас тут в сущности генерал. — А я — гренадёр-баран, я буду старшим, ого! — Щас, размечтался — я нож, я зарежу тебя. Связаны санитары, не сделать им ничего. Так в социуме творится будущего судьба. |
|
Девяностые сгущались в пули… Эйфория — без КПСС! — Завершилась быстро. И согнули Нас инстинкты. Невозможно без. В чёрных куртках, бритые затылки, На реальность наползли братки. В барах иностранные бутылки — Пей! Забудешь приступы тоски… Толстые журналы кто ж читает? В магазинах миллионы книг — Пустотою масса отливает. И попса орёт. Любой велик. Время, воспалённое тщеславьем. И деньгами провоняло… Тьфу. Церковь, где безверие заглавьем, Тянет в догматическую тьму. Время любо? Больно многим любо — Делай деньги, обретай комфорт. Грех на всех глядит довольно грубо — Жизни сам пейзаж пред ним простёрт. Мы вползли в слепые нулевые, Как в болото новое вползли. Или худо навсегда в России? Слышится над ней приказ — Растли! Пошлость — норма жизни: ядовита: Но — иммунитет, и не блюём. Всё комфорта ради, денег, быта, Лишь материальностью живём. Будто корни сути пострадали, Как возможно людям без корней? Точно мы заране наказали Наших не родившихся детей. Смрадно — но привыкли — как-то дышим. Совесть равнодушия ножи Подрезают. Никого не слышим, Ибо дела нету до души. Церковь толстопузая ликует, Православья торжество узрев. В пост напившись, ражий поп закурит, Трезвый — зависть не скрывает, гнев. Там, за большевистским адом новый Развернулся пострашнее ад. Люди пригодятся на подковы Чёрным лошадям — они летят. |
|
Плесень пламенеет письменами На сцене церковной. Ветхий храм. Батюшка — всегда как будто с вами, И всегда окажет помощь вам. Батюшки такие — как основа Церкви, и её хранят же суть. Сколь верхушка РПЦ от слова Отошла, столь продолжают путь. Пусть на стенах церкви будет плесень — Не было бы оной на душе. Коли для добра мир общий тесен — Встали мы на чёрном рубеже. |
|
Ярусами дрогнула листва, Ветер налетевший принимая. Или нечто после поллитра Сбито в голове? Башка хмельная. А не пить? Тогда идёт завал Темноты на грешное сознанье. Лист в закате полыхает ал, Будто бы в любви (кому?) признанье… |
|
Добро не возвращается добром, А зло не получает наказанья. Влечёмся мы за чёрным колесом По колее, какой нет оправданья. И долго ли ещё идти за ним Огромным, колею торящим злую? В неё влипая, как же быть живым, Коль в жизнь впихнули мёртвую, чужую? |
|
1 Звенело разнотравье ярко,Тёк воздух — жидкое стекло. Река текла, мерцая жарко, И вспыхивала так светло. Спускались, крутизна прельщала, Порвали воду лески. Так. Река уловом обольщала. — Обогатимся рыбой! Мрак! — Сказал один, дымок пуская. — Коржавый! — выкрикнул другой, Ерша из бездны изымая. — Хорош, колючий и большой. А вот уже и верхоплавка Блеснула утлым серебром. Кузнечики звенели славно, Наживкой стать могли притом. Вот я стою — пацан довольный, Хоть не удил я, не удил. Но созерцатель был достойный. А вот иду пройтись один. Иду вдоль берега — и будто Расту, былое одолев. Водовороты крутит бурно Река. Чернеет дальний лес. 2 Донка уходила глубоко,Перемёт, поставленный в затоне. Щуку взять не очень-то легко — Холодна, легла потом в ладони. Четырёхколенки принесли Двух лещей, блеснувших серебристо. Рыж костёр — он рвался от земли, Языки слоились мускулисто. Котелок довольно закопчён, И ухою скоро потянуло. Звёздами засеян небосклон — Мне вон та, большая, подмигнула. 3 — Лещ воздуха хлебнёт — тогда он смирный,—А щучий финт! Как завихрён зигзаг. Мутили пескарей… Вот этот жирный, А этот как вопроса знак. И на живца ловили и на муху. И золотом текла река. — Испытывает рыба муку? — Не знаю… Опа, высверк окунька. 4 С лодки лещ берётся, и, блескуч,Ляжет в тесноту садка, мерцая. Наловить успею я до туч, Правила рыбалки чётко зная. Было — в детстве карасей ловил, Пруд мерцал зелёно-золотистый. Караси любили тёмный ил, Ожидал успех едва ли быстрый. Впечатленья в опыте сошлись. Загляделся — как синеет высь. Поднимал рыбалку, будто чашу. Под водой затоплен вяз — чернел, А сазан большой наживку съел, Съел наживку, жизнь напомнив нашу. |
|
Я рыба, пойманная болью, Я боль в ладонях рыбака. Ночь посолила крупной солью Такая чёрная тоска. Уха дымится, вкус отменный, И вырванная рыбья жизнь Не отразится на вселенной, Хоть не приемлет ноты лжи. |
|
Святой Иуда Кириак Анкону вряд ли даст в обиду — Пускай века наводят мрак — Не страшен городскому виду. И терракота старых стен Речёт о прошлом постоянно — Оно — вне нам привычных схем, И высотою осияно. О, мощь приземистых церквей! Анконы порт слепит лазурью. Волна с волной — игра идей, Поймёшь ли их, поэт безумный? Базилики Лоретской свят Предел — и сквозь него былое Горит, и верою горят Дни, в коих было золотое… |
|
Лось в лесопарке в ореоле хруста Ест ветви и листву — всего полно. Июль даётся массой красок — густо, Сам воздух опьяняет, как вино. Лось около дорожки, и спокоен — Никто не потревожит никогда. И он красив — как древний мощный воин, Какому мелочь всякая беда. Лось ест, лоснятся мягонькие губы, Рога чернеют, их ветвистый сад. Хруст лёгок, прозвучит едва ли грубо, Глаза мерцают. Лось, наверно, рад. И ветви густо спутаны, и в центре Как будто лось, изъятый из мечты. А весит сколько интересно? Центнер? Не знаешь, но глядишь ребёнком ты… Глядишь ребёнком, счастлив, что увидел. Как будто жизнь — совсем и не гора: Подарок просто, чей волшебный выдел Ты оценил давно… едва ль вчера. |
|
Вот засыплют лепестки любви Прошлое, где каталог болезней… Никогда не зазвучите вы — Жизнь в виду имея — песней. Лепестки любви собрать? Не то Выбросить, любуясь и жалея… Не ответит никогда никто Правильно ль вела моя аллея. |
|
Люби меня! — Ну а за что любить? Не вижу я тебя, не понимаю. В чём ты хоть раз помог на свете жить? И жизнь свою провальною считаю. Люби меня! — А где ты? — Я везде, В тебе, в пространстве, в воздухе высоком, В садах небесных, в золотой звезде, Что подмигнёт тебе красивым оком. Люби меня! — Как мне тебя понять? Я ввергнут в неудачу жизнью целой. Цель неудачи должен разгадать, Когда ты человек довольно зрелый. Люби меня! — Не понимаю как. И путается человек во мраке. Затягивает глубже вязкий мрак. И… где же Бог? Мерцают Зодиаки. |
|
Я увернулся от трезубца, И бросил — чуть блеснула — сеть. Нубийца против — как безумство Стоять, предчувствую я смерть. Но смерть естественна при нашем Занятье… Выживший вчера Отдаст, что должно многим чашам, Теперь действительность — игра. Противу выстоял нубийца, Чужая кровь ушла в песок. Ревела публика. Убийство Всегда ей мило. Мой же срок Пока не указали боги. Через неделю? Через год? И от вина слабеют ноги, И всё равно, когда черёд. |
|
София — матерь высоты, Три дочери её лучами Согреют жизнь, что знаешь ты, Чтоб не погиб в кромешной яме. Надежда, Вера и Любовь… История их огневая, История, что выше слов — Необычайная, живая. София — мудрость высоты… Сколь срывы в пустоту возможны, Столь мерно продолжаешь ты Стремиться в сферы. Очень сложно. |