|
У горуправы бродят куры, Напротив почта — белый дом. И городка ясны структуры, Как только оказался в нём. По переулкам к синей речке Спустись — она невелика. И посмотри простосердечно На кучевые облака. С земным не связанные вовсе, Сияют чистотой они. И речки этой тихой возле Поймёшь, сколь драгоценны дни. |
|
В электричке мешанина рук, Ног, вещей, судеб. Летит пространство Заоконно мощно — города И леса. Угнаться нету шанса. Путь сквозной в провинцию — она Душу от сует порой врачует. На других основах существует, Хоть, как все, достаточно грешна. И, в проходе стоя, вспоминать Остаётся, коль былого — масса К детству обращаешься порой, Черпаешь из оного запаса. Дом высок, и коммуналок в нём! Соты, жизни мёд в них вызревает. Прошлое порою угнетает, А порой влечёт, как старый дом. Грандиозны были потолки, Рано папа приходил с работы, С ним играли, он учил читать, Ждали, разумеется, субботы. Вспучен пол, и стар паркетный пол, Живопись небесная в окошке. А доверься, друг, соседской кошке, Что выходит важно в коридор. Электричка мчит. Ты тесно сжат. Надрывается младенец диво. В электричке жарко — миниад, У соседа в сумочке клубника. За окном — река, грохочет мост, Дальше пролетает перелесок. Вид в начале мая очень резок, Зелени желает бедный мозг. Бедный мозг, чьи недра велики, Загляни — огромные соборы, Сложные и дуги, и миры, Лабиринтов многих коридоры. А в провинции твоей смертей Родственников было очень много. Смерть всегда верна подобью долга, Не считаясь с жизнию ни с чьей. Кладбище в провинции теперь Ближе многих данностей по сути. Тишину его припомнишь ты, Перед криком ум, увы, пасует. А младенец раскричался. Свет Сероват в окно течёт. Не любо. Грубо люди сжаты, очень грубо, Выхода не будет — нет, нет, нет. О, куда ты, электричка? Вдруг Раны византийские представишь, Вавилонский омрак и размах. Вдруг меня в неведомость доставишь — Электричка, в коей я зажат Меж людьми, как в очереди тесной? Данность часто мне казалась пресной, Виноват я в том? Не виноват?.. Путь важнее цели, цель сама, Если велика — вне достиженья. Старый дом, где быт пластами дан, Юноши корявые сомненья. Взрослого нерукотворный путь, Электричка к старости и смерти. Смерть, быть может, обнажает тверди Суть… |
|
Праарийская песня звучит — Ясная, высока. Свастика просквозит Данную на века. Песня силы такой, Что другой услышит народ — Признает её родной, За арием вслед пойдёт. Древность даёт плоды — Благодатны весьма. От песни не жди беды, За оной вечно весна. Праарийская песня лучам Солнца навек отдана. Чтоб духовным веры ночам Не было, Силам дна… |
|
Ценней секира, нежли серп — Смерть стала слишком ненасытна. Жизнь заменить нельзя на смерть! И жизнь — она для всех открыта. И кладбища опередят Едва ли в росте города — и Христос опровергает ад. И будет, будет жизнь златая. |
|
Дукатом с Цвингли очарован, Гляжу на золотой кружок. Как Цвингли строил данность словом — От понимания далёк. Дукат швейцарский изучаю — Его искусность, и т. п. И современность изымаю — Не многовато ли в тебе? Как будто я проулки вижу Былого — лабиринт витой. Дукат выписывает визу В мир совершенно не простой. Нововведенья Цвингли будто Костёр — он многих опалил. Сопротивленье — атрибутом Порою вижу косных сил. Убит был Цвингли. Что логично. Играет золотом дукат. Дукат, исполненный отлично — Сверкает лампой в двести ватт. |
|
Сон отлучает от жизни, Но снова открыта жизнь. Сон же волшебной призме Подобен — только держись! — Такое тебе покажет… Снова пристало жить. Как — вряд ли кто-то скажет, Нечего даже просить. |
|
Будет на Москву глядеть, какую Не узнал бы и не принял он — Пышную, рекламную, лихую, Золотую, будто миллион. Установлен памятник уместно. Летней ленью залитый бульвар. Жизнь — как упоительная бездна, И — как расслоившийся кошмар. И поэт на жизнь взирает эту Грустно… Будто больше никогда Нам душой не повернуться к свету — Коли в наших душах темнота. |
|
Готовят ложе брачное — И ко Христу огонь Взметнётся, как означено, Сквозь дрянь земли и вонь. Попа-расстригу мощного Сожгут, он рад и ждёт. Молитва еженощная И ежедён растёт. А страху нет ни капельки, Тебе едва ль понять, Когда сейчас на паперти Не стал ты подавать. |
|
Не участвовал я в ярмарке тщеславья, Оттого безвестным ухожу. Погибал в стихов бывало лаве я — Сладость испытав, святую жуть. Всё мелькало внешнее, вертело, Да не увлекло, как будто смерть Тихая всего важней… Но смело Ей в лицо взглянуть — едва ль суметь. |
|
Перспективой удручённый, Слабо веришь в мир вокруг. А небес объём бездонный Не доступен, милый друг. Камешки перебирая, На каком, скажи, числе Остановишься, не зная, Что ты делал на земле? Что-то делал, вероятно, Сочинял свои стихи. Жил не очень аккуратно, В частых приступах тоски. Жил, живу, реальность длится. Только очень понял я, Что не улетишь, как птица, Из пределов бытия. |
|
Молодой, сил полный, шёл качаться. Переулки, старые дома. Люди в чёрном у дверей толпятся. Гроб. И худо сделалось весьма. Шёл качаться, думал: пищей гроба Стану всё равно, так чём же суть? Молодой и полон сил — ещё бы! И практически не начат путь. |
|
Искусством жить не овладевши, Какой получишь результат? Что над тобой смеются вещи, Такому вряд ли будешь рад. Искусство жить соединяет С материальным миром… Что ж, Его никто не отрицает, Он упоительно хорош. Но он — отнюдь не всё: частичка Огромной данности всего. Грохочет жизни электричка, Пугает смерти вещество. Повсюду окружают вещи, Чему не очень-то и рад. Искусством жить не овладевши, Волшебный представляешь сад. |
|
Играет ветер с травкой возле пруда, А солнца дарит золотой янтарь. Откуда ж равнодушие, откуда В природе, как означил классик встарь? Гляжу на воду — зелено мерцает, Всё живо — и таинственно звучит. Звучит, и мерно душу исцеляет От ранок мелких и пустых обид. |
Выходите басурмане, я вам бошки порублю! Пусть грядущее в тумане, сильно землю я люблю. Богатырь с мечом калёным не боится никого. Силою обременённым должно ведать торжество. Смотрит богатырь — а нету ворогов и нет пути. Как — и сам не знает — к свету правды выйти, как идти. Топь и лес , в душе сплошная горечь — больше ничего. И стоит, пути не зная, сильный… Где же торжество?
|
На поручне пандуса — слизни Сереют, и я удивлён: Металл, а им надобны листья, По поручням им — не резон. Два раза в течении суток Тропический ливень хлестал. Сгущалось пространство, был жуток Неистовый, льющийся вал. И капли на поручнях кругло Блестят, день уходит — в пандан Мечтаньям, заверченным круто, И в этом — сознанья изъян. |
|
— Все собрались? — Все, святой отец. — Все готовы? — Все, мой генерал. Каяться все будут наконец, Их принудил властный минерал. Толпы толп людей. Обилье лиц. Ходят важно сытые попы. — Ну, давайте! Все давайте — ниц, Не бывает праведной тропы. Генералы отдают приказ — Биться лбами! Падают и бьют. Массовость такая в первый раз. Властный бред вокруг витает, лют. Покаянья худшие плоды Знаем, к сожаленью, я и ты. Покаянье — это новый ум, Осознанье места своего В мире, где весьма тяжёлый шум. Вот и всё. И больше ничего. |
|
Стыд за жизнь свою подъедает Эту жизнь, и тощает она. А мерцали прекрасные дали — Вышел в них бы я тропками сна. Удержаться в реальности сложно — Сносит в смерть — в океан без границ. И зачем так действительность сложена — Из бесчисленных смертных лиц? |
|
От стрёкота кузнечиков на даче Бывало просыпался я не раз. И жизнь казалась воплощеньем дали, О коей не вести теперь рассказ. Расселся дачный дом, довольно старый. Не выиграл я, и — не проиграл. И слушая кузнечиков — усталый — Не знаю сам, сколь много потерял. |