Андрей Вятич

* * *

Пусть говорят: на взгляд со стороны,
Я словно обречён на поражения.
Вот только мне победы не нужны.
Я, вообще, в гробу видал сражения.

* * *

Небо тяжёлое, низкое, сонное.
Город зевает беззубыми арками.
Мрачно чернеют проёмы оконные,
Злые вороны насмешливо каркают.

Бурая почва дождём зацелована.
Он расплатился с ней звонкой монетою:
Медное месиво, тусклое золото —
Плата за близость, теплом не согретую.

Тусклое золото, медное месиво
На серебро скоро будет разменяно —
Грянет декабрь, и холодная спесь его
Быстро поставит весь мир на колени. Но

Есть ещё шанс избежать поражения:
Плюнуть на все боевые задания,
Вычеркнуть свой силуэт из сражения,
Сесть в электричку и смыться куда-нибудь.

Пусть за окном убегают столетия,
Мчатся вдогонку по шпалам проклятия —
Жизнь моя прожита только на треть, и я
Не потерял остроты восприятия.

* * *

Я ещё помню и звуки, и запахи,
Горькие сладости, сладкие горечи,
Солнце в объятиях сосен мохнатых и
Тени и отблески, полдни и полночи.

Я ещё встречусь когда-нибудь с праздником
И улыбнусь на твои поздравления,
И закопаю под клёном-проказником
Все свои беды, грехи и сомнения.

* * *

Я выпал из схемы. Я сел в электричку.
Я стал наблюдать за движением мокрых
Осин за окном и эа тем, как в кавычках
Дождя на потраченных временем стеклах

Прямая небесная речь отразилась,
Да так, что ни слова, ни буквы, ни знака
В затейливой прописи не исказилось.
Я всё прочитал и всё понял. Однако

Мой жизненный путь стал ещё тяжелее.
Груз истин тоску превращает в привычку.
С тех пор я всё чаще и чаще жалею,
Что выпал из схемы и сел в электричку.

* * *

Ночной костёр на берегу пруда —
Беспечное оранжевое пламя,
Как ветром опрокинутое знамя.
Задумчивая чёрная вода —

Воронка, поглощающая время, —
С меня не сводит любопытный взгляд,
Прикидывая: скоро ли съедят
Меня москиты. Их лихое племя

По капле уменьшает мой объём
И вес. Но очень много этих капель
Ещё в распоряжении моём.
Луна, как обоюдоострый скальпель,

Разрезами покрыло тело тьмы
И швы на нём узлами звёзд стянула.
И тьма, опустошённая, уснула,
Наркотик у рассвета взяв взаймы.

Пространство осязаемо извне
(Снаружи, то есть). Если сжать руками —
Сгущенный воздух превратится в камень,
А после испарится на огне,

Минуя фазу жидкости текучей.
разрыхлена лопатой по краям,
Вселенная большой навозной кучей
Навалена на пашню бытия.

Сознание, в тугой комочек сжавшись,
Уселось у кометы на хвосте.
Мгновения, со старта разбежавшись,
Внезапно исчезают в темноте.

И точно так же убегут года
Неумолимо и неуловимо.
И всё пройдёт, исчезнет навсегда.
Останутся лишь горький запах дыма
И эта бесконечная вода...

* * *

Вся правда этой жизни в том,
Что мы когда-нибудь умрём.
Мы все когда-нибудь умрём...

* * *

Ужас ужом безо всяких ужимок
(Он не ужалит уже) заползает
В душу. «Ужели мой давешний снимок —
Ужин. Подружка азартно вонзает

В красное яблочко белые зубки
(Чем не прабабушка Ева, скажите!) —
Станет последним. Из той мясорубки,
Что мне устроила жизнь, можно выйти

Только ползком, в состоянии фарша,
Дабы затем превратиться в котлету.
Где вы, былые забеги и марши?!
Что же поделать, коль мне эстафету

Некому и передать?!» — Он заплакал,
Вышел под дождь, чтобы смыть свои слёзы,
На мостовую шагнул, как на плаху,
Вздрогнул, когда зашуршали колёса

Темно-вишнёвой «девятки», увидел,
Словно в замедленной съёмке, как пули,
Роем пчелиным, жужжа от обиды,
Будто бы он потревожил их улей,

Мчатся на встречу с его оболочкой —
Не увернуться и не отвязаться.
«Лишь бы не мучиться. Пусть будет точка.
Жирная точка в исходе абзаца,

Строчки, главы, только так, чтобы дальше
Ни продолжения, ни эпилога.
Лишь некролога стандартная фальшь и...
Кажется, всё... Я убит? Слава Богу!»

Как хорошо посмотреть с высоты на
То бездыханное тело, что было
Бедной душе в многолюдье пустынном
То ли пристанищем, то ли могилой.

* * *

Не путай имбецила с децибелом:
Последний бьёт лишь только по ушам,
А первый — по любым участкам тела,
Да так, что может отлететь душа.

ЧУЧЕЛО

Чужой человек — в сокращении: чучело —
Пытается влезть в жизнь мою небезгрешную,
В которой так много подобных же случаев,
Что лучше и не вспоминать их. Конечно, я

Стараюсь избегнуть, по мере возможности,
Контакта. Но не совпадает желание
С реальностью. В сущности, главные сложности
Нас ждут не в труднейшем процессе познания,

А в более лёгком процессе общения —
Таков парадокс современности. Стало быть,
Отсюда — клокочущее отвращение
Друг к другу, а также — различные жалобы

На власть, террористов, соседей, начальника.
И то, и другое, по сути, является
Струей пара из закипевшего чайника.
Иными словами, вот так избавляется

Любой человек от избытка агрессии,
Причина которой — чрезмерность общения.
И это даёт аргументы для версии
(Пусть даже теряет всегда обобщение

В своей достоверности): каждому хочется
В растущей по численности популяции
Найти для себя островок одиночества,
Где нет ни тоски, ни душевной инфляции.

... И тут появляется Чучело Батькович
И липнет, как к цифре — назойливый множитель,
Но я говорю: «Дундуклей Твоюматькович!
Иди-ка ты на...» Дальше — сами продолжите.

СМЕХ И СЛЁЗЫ

Воробей, вцепившись в ветку
И сопротивляясь ветру,
Раскачался, как эквили-
брист на проволоке. Я,
Созерцая эту сцену,
Не затрагиваю тему:
«Недостаточность извилин».
Бедолагу воробья
Чуть ли не до слёз мне жалко,
Но над ним смеется галка,
Выбрав ветку и потолще,
И подальше от небес.
В нашей жизни смех и слёзы
Вместе, словно явь и грёзы,
Существуют, ибо проще
Им друг с другом быть, чем без.

* * *

Долгими зимними вечерами
Мёрзнут в горшочках сегменты герани,
Месяц, в оконной устроившись раме,
Смотрит кино. На мутном экране
В телепремьере по первой программе
Главный герой рассуждает о грани
Зла и добра. В затянувшейся драмме
Зло побеждает. От эдакой дряни
Хочется плакать. Округлый аквари-
ум на столе. В нём резвятся гурами,
Барбусы, гуппи и прочие твари
В пёстро-стандартной прилипчивой гамме.
Рядом, в цилиндрообразном стакане, —
Чай преломляет поверхность углами,
Равными взглядам сидящего в ванне
Автора. Некто с хвостом и рогами,
Не отражающийся зеркалами,
Полулежит на протёртом диване
И вопрошает: «Ну, что со стихами?» —
Автора. Автор, по прежнему, в ванне.
«Плохо!» — ответствует он со слезами
В голосе. — «Нет ощущения ткани.
Рваные рифмы висят лоскутами.
Смысл безвозвратно утерян в тумане.
Ты бы помог! Уговор между нами
В силе?» «Конечно. Но время для дани,
Мною назначенной — не за горами.
Помнишь пословицу — ту, что про сани
Летом? Готовься! Подобный экзамен
Очень серьёзен. Поверхностных знаний
Здесь недостаточно. Это — как камень,
Снятый с души...» «От твоих заклинаний
Вырвет сейчас!» «На-ка выпей!» В стакане
Чай превращается в мини-цунами.
Глотка ошпарена. Хрип из гортани
Рвется наружу. Вцепившись ногтями
В край полотенца (треск рвущейся ткани)
Автор сжимает в предсмертном угаре
Кровь и осколки в израненной длани.
Дом заполняется, запахом гари.

17 НОЯБРЯ 2002

Снег почти везде расстаял.
В подоконник бьёт капель.
Это как-то против правил,
Это всё же не апрель.

Городскому ветру внемлят,
Трупы листьев шевеля,
Обнажённые деревья,
Обнажённая земля.

* * *

Ни славы для
Ни денег ради
Мараю я
Листы тетради.

Неведом мне
Восторг удачи.
Я просто не
могу иначе.

С НОВЫМ ГОДОМ!

День закончен, синий вечер
В небе звёзды зажигает.
Как рождественские свечи
В темноте они сияют.

С Новым Годом! С новым счастьем
Всех, кто цену себе знает,
Кто в осеннее ненастье
О полётах не мечтает.

Жизнь, как прежде, благосклонна
К тем, кто в панцирь прячет души,
Причитания и стоны
Их покоя не нарушат.

А для тех, кому не спится,
Кто в пути рассвет встречает,
На чужбине состоится
Встреча с той, что всех равняет.

Наступит день, когда растают льды
И заря взойдет над всей землей,
И свет от утренней звезды
Упадет на город мой и твой.

Границ исчезнут рубежи,
Как туман от солнечных лучей,
Не станет в мире зла и лжи
И холодной пустоты ночей.

И мы научимся летать
Не в мечтах и снах, а наяву,
Руками, словно крыльями,
Раздвигая неба синеву.